Глобализация экономической деятельности современного человечества не вызывает сомнений даже у большинства из тех авторов, которые так или иначе оспаривают всемирность или всеохватность этого феномена. А. Неклесса пишет в этой связи об «унификации определенных правил игры, повсеместной информатизации, обеспечении прозрачности экономического пространства, установлении мировой коммуникационной сети», о том, что «трансформация собственно экономической деятельности плавно перерастает в особую, «неолиберальную», глобализацию». В. Максименко полагает, что «наиболее важным для превращения мира в «глобальный» на принципиально новом уровне коммуникационного единства был революционный прорыв в международных финансах (не смешивать с реальной, производящей экономикой!) и военном деле», в то время как по линии разрыва между условиями экономического воспроизводства в разных странах мира, «который расширенно воспроизводится и в масштабе планеты, и во многих отдельно взятых странах, происходит не «глобализация», а нечто противоположное ей – регионализация и фрагментация общественных отношений, усугубляемая демографическим давлением, а также бурно прогрессирующей тенденцией этнизации сознания в ответ на разрушительные для национальных суверенитетов влияния глобалистской стратегии». Авторы книги «Глобализация и моделирование социальной динамики», вслед за Т. Левиттом, утверждают, что «процесс получил название глобализации» после того, как «отдельные национальные рынки, несмотря на барьеры и ограничения, культурные и политические различия, начинают образовывать единый глобальный маркет». А. И. Уткину принадлежит одно из самых «собирательных» определений этого феномена,который определяется как «слияние национальных экономик в единую, общемировую систему, основанную на новой легкости перемещения капитала, на новой информационной открытости мира, на технологической революции, на приверженности развитых индустриальных стран либерализации движения товаров и капитала, на основе коммуникационного сближения, планетарной научной революции, межнациональных социальных движений, новых видов транспорта, реализации телекоммуникационных технологий, интегрального образования».
В отечественной и зарубежной специальной литературе доминируют определения «глобализации» мировой экономики следующих типов:
- качественно новый уровень интегрированности, целостности и взаимозависимости мира;
- объективное усиление проницаемости межгосударственных перегородок;
- резкое возрастание объемов и интенсивности трансгосударственных, транснациональных перетоков капиталов, информации, услуг и человеческих ресурсов;
- усиление роли вне-, над-, транс- и просто негосударственных регуляторов мировой экономики;
- форсированный экспорт и вживление в политическую ткань разных стран мира тех или иных вариантов моделей демократического государственного устройства и принципов рыночного хозяйствования;
- развитие экономической и политической взаимозавивимости стран и регионов мира до такого уровня, на котором становится возможной и необходимой постановка вопроса о создании единого мирового правого поля и мировых органов экономического и политического управления;
- выход интересов национальных хозяйственных субъектов за национально-государственные рамки;
- решение национальных «частных» экономических проблем с учетом мировых хозяйственных интересов и мобилизации мировых ресурсов;
- взаимозависимость экономической ситуации в развитых и развивающихся странах;
- необходимость в общемировой координации национальных вариантов экономической и финансовой политики.
В этой связи необходимо заметить, что, несмотря на накопление экономической наукой достаточного эмпирического материала и теоретических обобщений, необходимых для более или менее сбалансированного представления о глобализации в сфере экономики, тем не менее недоразумения возникают из-за недостаточного расчленения многими авторами понятий мировой и глобальной экономик, отказа от учета отличий между первым из них (как суммой национальных хозяйственных организмов, умножаемой механизмами, органами и институтами интернационализации времен индустриального общества) и вторым (определяемым транснационализацией определенных сторон и сфер экономик каждой из стран, соединяемых трансграничными потоками товаров, инноваций, финансов и людских ресурсов в постиндустриальную эпоху). А. И. Уткин подчеркивает в этой связи, что «мировая экономика не просто становится взаимозависимой, она интегрируется в практически единое целое. Различие между взаимозависимой экономикой и экономикой глобализированной – качественное. Речь идет не только о значительно возросших объемах торговых потоков, но и о таком мировом рынке, который выглядит как рынок единого государства. Понижая барьеры между суверенными государствами, глобализация трансформирует внутренние социальные отношения, жестко дисциплинирует все «особенное», требующего «снисходительного отношения» и общественной опеки, она разрушает культурные табу, жестко отсекает всякий партикуляризм, безжалостно наказывает неэффективность и поощряет международных чемпионов эффективности». Глобализация в таком случае предстает как процесс, определяемый рыночными, а не государственными силами. Чтобы получить инвестиции, служащие залогом развития и привлечения новейших технологий, государства должны «заковать себя в золотой корсет» сбалансированного бюджета, приватизированной экономики, открытости рыночным потокам, привязки к «твердым» валютам.
Расхождения в трактовке терминов «мировая экономика» и «глобальная экономика» нередко концептуализируются и усугубляются нюансами, возникающими при оперировании аргументами, которые лежат в основе не сводимых к феномену экономической глобализации теорий «геоэкономики» и «постэкономики». Концепция «геоэкономики» в свое время была выдвинута историком Фрицем Реригом, ее популяризировал в своих трудах Фернан Бродель, применительно к условиям конца ХХ века эту концепцию переформулировал Жак Аттали, бывший долгие годы личным советником президента Франции Ф. Миттерана и некоторое время – директором Европейского банка реконструкции и развития. В книге «Линии горизонта» этот автор рассматривает мировую экономическую реальность в ее отношении к мировому же пространству и приходит к выводу, что для «геоэкономики» совершенно не важно, какой народ проживает на той или иной территории, какова его история, культурные традиции и т.д., заслуживает внимания лишь то, где располагаются центры мировых бирж, полезные ископаемые, информационные центры, крупнейшие производства, то есть она подходит к миру и его реалиям так, как если бы мировое правительство существовало и единое планетарное государство уже состоялось. По мнению Ж. Аттали, три важнейших экономические пространства современности – американское, европейское и тихоокеанское – будут концентрически структурировать вокруг себя менее развитые регионы, расположенные в пространственной близости. Это была его версия будущего, которое «уже наступило». Согласно К. Жану и П. Савона, «геоэкономика – это экономическая политика, идущая на смену – по крайней мере, в промышленно развитых государствах – преимущественно военной геополитике прошлого. Сама геоэкономика, ее законы и механизмы становятся парадигмой административно-правовой организации государства», «геоэкономический подход объединяет все экономические установки и структуры какой-либо страны в единую стратегию, учитывающую общемировую ситуацию». Более того, «геоэкономика основывается не только на логике, но и на синтаксисе геополитики и геостратегии, а в более широком смысле – и на всей практикологии конфликтных ситуаций». Для этих авторов характерно стремление интегрировать экономические понятия в политическую науку, констатируя, что «экономические цели, преследуемые геоэкономикой, структурно гораздо ближе конечным политическим устремлениям государства (создание богатства, процветание и благополучие граждан являются не только экономическими, но и политическими целями)», так как в конечном счете «экономика не только цель, но и средство политики».
В России наиболее последовательно концепцию «геоэкономики» обосновывает и развивает Э. Г. Кочетов. Он следующим образом определяет свое понимание сущности геоэкономики: «Геоэкономика – 1) концептуальное воззрение, отражающее интерпретацию глобального мира через систему экономических атрибутов; 2) вынесенная за национальные рамки система экономических атрибутов и экономических отношений, определяющих контур глобального экономического пространства, в котором разворачиваются мировые экономические процессы. Геоэкономика выступает как симбиоз национальных экономик и государственных институтов, переплетение национальных и наднациональных экономических и государственных структур; 3) политологическая система взглядов (концепций), согласно которой политика государства предопределяется экономическими факторами, оперированием на геоэкономическом атласе мира (в том числе на национальной его части), включением национальных экономик и их хозяйственных субъектов в мировые интернационализированные воспроизводственные ядра (циклы) с целью участия в формировании и распределении мирового дохода, используя высокие геоэкономические технологии». Интернационализированные воспроизводственные ядра квалифицируются им как «вынесенные за национальные рамки процессы расширенного товарного воспроизводства, атрибуты которого имеют специфическую особенность, связанную с тем, что звеньями глобальных воспроизводственных процессов выступают национальные и наднациональные хозяйствующие субъекты». Они отличаются им от блуждающих воспроизводственных ядер, под которыми подразумеваются «циклы (ядра), быстро смещающиеся в те точки мирового геоэкономического атласа (или вновь формирующиеся в них), где создаются максимально выгодные геоэкономические условия для извлечения мирового дохода». Геополитический атлас мира представляет собой, по Э. Г. Кочетову: «1) проекцию ареалов национальных экономик и ареалов транснациональных экономических анклавов, взаимодействующих в мировом экономическом пространстве; 2) интерпретацию глобального пространства в форме, удобной для стратегического оперирования, принятия стратегических решений; 3) членение глобального пространства на отдельные «страницы» (сферы, уровни, срезы и т. п.); 4) поля (пространства) для извлечения мирового дохода».
Известный экономист пишет о неоэкономике, под которой понимает 1) следующий за постиндустриальным этап цивилизационного развития; 2) цивилизационную модель глобальной системы, опосредованную новым набором ценностей; 3) гармоничный симбиоз техногенных и внесистемных факторов (этнонациональных, культурных,
морально-этических и т. п.) для воспроизводства качества жизни. Им описана неоэкономическая модель мира, для которой характерны новые субъекты развития, их новые организационно-функциональные структуры: а) вырождение корпораций, функционирующих на относительно постоянной основе и замена их на временно действующие консорциумы, функционирующие в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер; б) перерождение правительственных и государственных органов, так как воспроизводственные ядра, перешагивая через национальные границы, «создают условия для формирования правительств, функционирующих на межгосударственной основе, но в рамках этих ядер». Существенное внимание Э. Г. Кочетов уделяет обоснованию этноэкономических систем как обозначения реально существующих и развивающихся геоэкономических структур, как новейших экономических популяций, выстраиваемых в мировой системе на базе этноэкономической транснационализации, как своеобразного синтеза экономической и цивилизационной теорий.
Не исключая в целом определенной эвристичности и полезности геоэкономического подхода в анализе современной глобальной экономики, тем не менее создается впечатление, что автор настойчиво пытается выдать геоэкономику за продолжение или альтернативу геополитики, особенно читая гневные, но не всегда корректные инвективы по поводу действительно малоубедительных тезисов З. Бжезинского в его книге «Великая шахматная доска», что, однако, не прибавляет аргументированности самой позиции Э. Г. Кочетова. «Расчленение пространства по функциональному признаку на его подпространственные формы (геоэкономику, геополитику, геостратегию, геофинансы, геодемографию и др.), о котором пишет Э. Г. Кочетов, – замечает в этой связи В. И. Пантин, – представляется необходимым, но недостаточным: требуется еще правильное синтетическое видение взаимодействия между всеми этими подпространственными формами. То, что геополитика и геоэкономика связаны между собой, очевидно, но ни геоэкономика не является простым продолжением геополитики, ни геополитика – простым продолжением геоэкономики». А. Д. Богатуров, также как и Кочетов отвергающий геостратегические построения Бжезинского, тем не менее констатирует: «Значит ли это, что геополитический метод устарел настолько, что сделался совершенно неприменимым для целей политического анализа? Столь категоричное заключение преждевременно. Однако очевидно, что современная реальность исключает уместность использования геополитического подхода в отрыве от геоэкономического – в той мере, как экономические тяготения приобрели за последний век способность реально влиять на внешнюю политику государств и международные отношения, не проступая явно на уровне формальных государственно признанных и легко обозреваемых изменений-последствий. Магистральной линией методологии анализа скорее всего станет определенный синтез обоих геоподходов, политического и экономического».
«Вместо противопоставления геоэкономики и геополитики», полагают В. И. Пантин и В. В. Лапин, более плодотворным представляется синтез геополитического и геоэкономического подходов «в рамках направления, которое условно можно назвать геоэкономической политикой и которое изучает роль пространственно-географических и ресурсно-экономических факторов в функционировании политических систем, а также роль пространственных и политических факторов в функционировании экономических систем». Геоэкономика, замечают эти авторы, до сих пор не имеет однозначного прочтения или толкования, в самом общем плане представляя собой очередную попытку синтеза политической науки с элементами экономического анализа или же претендуя на место, ранее занимаемое геостратегией. Э. Люттвак, один из родоначальников этой дисциплины, противопоставлял геоэкономику, понимаемую им как теоретическое обоснование государственной политики, нацеленной прежде всего на победу в экономическом соревновании между развитыми государствами, геополитике с ее акцентами на использование военной мощи для достижения внешнеэкономических и внешнеполитических целей. И здесь можно констатировать, что большинство авторов, занимающихся геоэкономическими исследованиями, игнорируют тот очевидный факт, что классическая геополитика, положениями которой они, как правило, оперируют, достаточно давно уступила место современной геополитике, геополитике взаимозависимого мира. Значительно расширив область своих интересов, спектр используемых подходов и понятий, расширив само исследовательское поле, современная геополитика стала «геополитикой мира», средством поиска согласия в море противоречий международной жизни. В. Л. Цымбурский, участвовавший в одной из дискуссий по докладу Э. Г. Кочетова, следующим образом сформулировал свою позицию: «Геополитику я определяю как форму политического проектирования, конкретно заключающуюся в том, что среди массы данных, присутствующих на географической карте, геополитик выделяет такие конфигурации, которые служат основанием для некоего выдвигаемого им политического проекта. Что же касается экономиста, то он также планирует политику (а именно политику экономическую, отталкиваясь от тех конфигураций, которые ему открываются среди географических данных особого рода – данных, доставляемых экономической географией современности. Поэтому я рассматриваю геоэкономику как отрасль геополитики, достаточно автономную, но, тем не менее, находящуюся в естественном взаимодействии с другими геополитическими отраслями – в частности, с военно-силовой, которую немцы называют «вергеополитик», и с геокультурной».
Ю. В. Шишков отмечает как «явный перегиб» положения развиваемой Э. Г. Кочетовым геоэкономической концепции, согласно которой в мире «идет распределение производственных обязанностей не между нациями, а внутри транснациональных корпораций». В то же время «сами национальные экономики растаскиваются сразу несколькими транснациональными анклавами как звенья разных комплексов», а «ущербные модели и ложные концепции» «национальных интересов» и «национальной безопасности», равно как и понятия национальных экономик и национальных государств относятся в разряд неких анахронизмов, не совместимых с современными реалиями. В частности, Э. Г. Кочетов пишет: «Ложные концепции и ущербные модели становятся первопричиной лишений и даже гибели миллионов людей. Но, несмотря на уроки новейшей истории, такие концепции и модели продолжают множиться. Этот процесс инициируется сегодня выдвижением таких категорий, как «национальные интересы», нередко, по сути, преподносимые в отрыве от интересов человека и порой трудно осознаваемые им, или «национальная безопасность», базирующаяся на устаревших представлениях о возможностях изоляционного развития и недооценке возможностей взаимовыгодного взаимодействия стран». Признавая, что в мире свершается переход «к какой-то, пока еще не ясной, новой стадии мирового экономического пространства», Ю. В. Шишков тем не менее подвергает обоснованному сомнению главное рассуждение Э. Г. Кочетова, заключающееся в следующем: «Продукция, произведенная в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер, приобретает товарную форму только при реализации ее в секторе обращения, встроенном в эти глобальные производственные цепи. В сумме эти секторы и составляют мировой рынок, где через мировые цены формируется мировой доход». Но в сумме эти секторы, согласно международной статистике, как подчеркивает Шишков, составляют лишь около 1/3 мирового рынка, и уже в силу этого не могут формировать весь мировой доход. В его «формировании участвуют не только остальные 2/3 мирового рынка, но и в значительной мере внутренние рынки ведущих стран мира. А если учитывать, что в случае, если продукцию или доход создают и/или получают материнские компании транснациональных корпораций, то они включаются в ВВП страны ее базирования, а филиалов – инкорпорируются в ВВП стран пребывания, то лишь в предельном теоретизировании можно говорить о вненациональных «воспроизводственных ядрах» или вненациональном «мировом доходе». В целом, справедливо указывая на возрастание роли экономических факторов в современном мировом развитии и в стратегическом ориентировании современных государств, Э. Г. Кочетов, оказывается, к сожалению, не просто в тенетах элементарного экономикоцентризма, который со времен Бэкона снискал себе не только великолепных адептов, но и не менее убедительных критиков, но и пытается поставить на место геополитики не всегда корректно аргументированные геоэкономические рассуждения.
С другой стороны, Э. Г. Кочетов утверждает, что постиндустриализм является простым продолжением индустриальной эпохи и его креативные возможности исчерпываются «всеобщей манией развития», а развитие ускоряется настолько, что «созданная человеком колесница начала наезжать на него, отнимая у него духовные силы». В связи с тем, что «мир вступил в фазу техногенного изматывания и пожирания всех видов ресурсов», он предлагает для доказательства этих своих заключений «перенести события во внутреннее пространство и внутренний контекст» мирового развития, что становится возможным благодаря новой, как он полагает, методологической парадигме – геогенезису. Как отмечает в этой связи В. И. Пантин, подобный подход вовсе не нов и известен в науковедении. К тому же игнорирование в такой постановке вопросов времени и временных сдвигов вряд ли можно признать продуктивным, так как здесь «скорее речь должна идти о выделении базисных пространственно-временных структур, описывающих динамическое многообразие процессов и состояний, характерных для человека и общества. Этими базисным структурами могут быть: циклы и волны, лежащие в основе жизни любого человека и любого общества; финансовые, информационные, энергетические и другие потоки, обеспечивающие интеграцию мирового геоэкономического пространства и его динамичное воспроизводство во времени; ключевые динамические структуры, обеспечивающие целостность человеческого общества». Равным образом вряд ли корректно утверждение Э. Г. Кочетова о том, что блуждающие «интернационализированные воспроизводственные ядра», по мере «политизирования» обусловливаемых ими экономических границ, станут провоцировать возникновение новых государственных образований. В подобной ситуации, полагает В. В. Соколов, «скорее можно ожидать появления специальных наднациональных или транснациональных координирующих органов, которые будут действовать не взамен национальных правительств, а совместно с ними».
С. А. Афонцев, обращая внимание на общеметодологическую сторону подобных вопросов, подчеркивает, что «акцент на экспансии методов экономической науки неизбежно обусловливает некоторую односторонность анализа», когда речь идет о современных процессах, имеющих еще и политическую компоненту. «Экономико-политический подход, – пишет этот автор, – является для экономистов лучшей альтернативой «обскурантистской» позиции, в рамках которой роль реальных политических механизмов формирования экономической политики либо игнорируется, либо принимается как исходная данность, анализом которой должны заниматься политологи, а не экономисты». Совершенно ясно, что новая научная парадигма, способная объяснять реалии глобализирующегося мира, может возникнуть, лишь опираясь в том числе и на современные геополитические, и на геоэкономические исследования без какого-либо их противопоставления или подмены. Важным представляется и признание самого Э. Г. Кочетова в одной из последних работ, что «геополитика не сходит со сцены», хотя и должна уйти ради благ все той же геоэкономики. «Вопрос, – пишет он далее, – в другом: сцепленный глобальный мир не может до бесконечности руководствоваться идеями геополитики, бессмысленно бросая впустую огромные материальные и интеллектуальные ресурсы, обрекая на гибель целые поколения во имя мифических, искусственно подогреваемых национальных идей… На господствующие позиции выходит новое пространство – геоэкономическое, которое в определенном смысле придавливает вселенскую геополитическую ненависть, передаваемую по наследству от поколения к поколению. Оно несет в себе более здоровое начало, ориентируясь на здравый смысл, на реальные прагматические ценности человеческого бытия, хотя и оно не освобождено от своего спектра вызовов и угроз». Но не геополитика же родила ту «вселенскую ненависть», которую нужно «придавливать» геоэкономикой? И она ли лежит в основе «мифических, искусственно подогреваемых национальных идей», требующих для четырех пятых человечества более или менее сносных условий жизни в связи с тем известным обстоятельством, что перераспределение «мирового дохода» «интернационализированными воспроизводящими ядрами» углубляет, а не выравнивает пропасть между богатыми и бедными странами? И если «геопространство» не лишено «своего спектра вызовов и угроз», то нужно ли приписывать современной геополитике желание и потребность «бессмысленно бросать впустую огромные материальные и интеллектуальные ресурсы, обрекая на гибель целые поколения»?
Свой особый взгляд на современную мировую экономику формулирует В. Л. Иноземцев, не поддерживающий концепций становления некоей новой глобальной экономики. По его мнению, в мире идет «формирование нового международного порядка, характеризующегося прежде всего углублением и расширением пропасти, отделяющей постиндустриальные страны от всего остального мира. Фундаментальной основой этих важнейших процессов является вызревание в наиболее развитых странах Запада качественно новый тип технологического и хозяйственного уклада, в котором роль главного производственного ресурса начинают играть информация и знания». В известных своих трудах этот автор не только детальнейшим образом рассматривает отличия современной хозяйственной системы от экономики индустриального общества, но и уточняет соотношение широко распространенных двух терминов, используемых для характеристики постиндустриального сектора новой экономики: «knowledge economy», то есть экономики, основанной на знаниях, и «information economy» – экономики, базирующейся на информации. Иноземцев пишет в этой связи: «Утверждая, что современная хозяйственная система представляет собой экономику знаний, а не информационную экономику, мы стремимся подчеркнуть, что важнейшим производственным ресурсом общества становится не столько информация как относительно объективная сущность или набор данных о тех иди иных производственных и технологческих процессах, сколько знания, то есть информация, усвоенная человеком и не существующая вне его сознания». Он считает, что информация и знания качественно различны, причем эти отличия прослеживаются по целому ряду направлений:
во-первых, информация, будучи раз произведенной, доступна сколь угодно широкому кругу людей, а ее усвоение тем или иным человеком не предполагает ее отчуждения у кого бы то ни было; напротив, знания, не существующие в объективизированной форме, доступны в своем аутентичном виде только их создателю и в принципе неотчуждаемы, так как любая их передача изменяет их первоначальное качество;
во-вторых, информация тиражируема и издержки на производство очередной копии носителя ее первоначальной версии с каждым новым этапом технического прогресса стремится к нулю; создание же новых знаний требует по мере развития информационной системы усвоения все большего объема данных и поэтому каждый новый успех в приумножении знаний требует все больших усилий;
в-третьих, приобретение информации в ее объективизированном виде требует все меньших затрат, и в этом отношении информация доступна и демократична; напротив, знания возникают как следствие достижения личностью высокого интеллектуального уровня, обусловленного не только образованием, но зачастую и наследственными факторами, и в этом отношении знания редки, они становятся основой не равенства, а новой социальной стратификации;
в-четвертых, хотя информация весьма специфическим образом переносит свою стоимость на тот продукт, в производстве которого применяется (как правило, переносимая стоимость значительно выше издержек тиражирования), только лишь знания обладают свойством безграничного самовозрастания;
в-пятых, информация, как и любой другой производственный ресурс, может быть и является объектом собственности, и в этом отношении информационная экономика имеет сходство с индустриальной; напротив, знания, в отличие от любого другого производственного ресурса, могут быть и являются лишь объектом владения, и в этом качестве образуют базу для качественно новой хозяйственной системы. «Преобразование информационной экономики в экономику знаний, – заключает В. Л. Иноземцев, – окончательно уводит хозяйственную систему от присущей индустриальному обществу объективной основы в сферу устойчиво нарастающего субъективизма. Именно в этом, на наш взгляд, качественное отличие экономики знаний от информационной экономики».
Формулируя собственное видение новой постиндустриальной хозяйственной системы, В. Л. Иноземцев основывается не только на опыте развития экономики наиболее развитых современных государств, мнениях и оценках современных исследователей постиндустриального общества, но и учитывает теоретические предсказания основоположников концепции постиндустриализма. В предисловии к книге Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество», изданной в 1999 году на русском языке, В. Иноземцев подчеркнул, что среди одиннадцати признаков постиндустриального общества американский социолог пять увязывает непосредственно с научным прогрессом, а три из них располагает на первых позициях в этом списке, особо выделив центральную роль теоретического знания, создание новой интеллектуальной технологии и рост класса носителей знания. Все указанные характеристики подчеркивали одно и то же – постиндустриальное общество порождалось успехами науки, развивалось благодаря успехам науки и реально должно было управляться той социальной стратой, которая сделала эти успехи возможными. «Совершенно очевидно, – заключал Д. Белл, – что постиндустриальное общество представляет собой общество знания в двояком смысле: во-первых, источником инноваций во все большей мере становятся исследования и разработки (более того, возникают новые отношения между наукой и технологией ввиду центрального песта теоретического знания); во-вторых, прогресс общества, измеряемый возрастающей долей ВНП и возрастающей частью занятой рабочей силы, все более однозначно определяется успехами в области знания». Этому автору свойственен оптимистический взгляд на развитие постиндустриальных тенденций в планетарном масштабе, он считал возможным в обозримой перспективе вхождение новых азиатских индустриальных стран в постиндустриальную сферу развития, а также образование атлантико-тихоокеанского «пояса» развитых государств.
Глобализация рассматривалась Д. Беллом как объективный процесс универсализации постиндустриального общества, в чем он усматривал основное содержание мирового развития на переходном к новой общечеловеческой цивилизации этапе истории. Однако нужно отдать должное этому мыслителю: в отличие от множества современных авторов, сконцентрировавших свое внимание исключительно на глобализации, имея в виду ее унификаторские интенции и тенденции, он в своих работах развивал идею, согласно которой социальный прогресс, по мере продвижения человечества к постиндустриализму, становится все более разнообразным, а его формы – намного отличающимися друг от друга, нежели это было прежде. Д. Белл считал, что общество не представляет собой единой системы, а состоит из трех весьма разнородных сфер: экономической, политической и культурной. Первая имеет системный характер, вторая представляет собой скорее искусственно созданный порядок или строй, третья же является полем господства стилей и направлений жизни. Ввиду относительной автономности развития каждой из сфер и меняющегося механизма их взаимодействия нельзя говорить о будущем как таковом, рассуждая лишь о перспективе человечества в той или иной области («не существует просто «будущего», понимаемого как единое созвездие, к которому мы приближаемся сквозь время.., необходимо уточнить, будущее какого объекта имеется в виду: будущее экономики, будущее ресурсов, будущее американской политической системы и т.д.»)». В. Л. Иноземцев и вовсе отрицает глобализацию как особый феномен, причисляя себя к тем специалистам, которые полагают, что «глобализация не так уж и глобальна». Анализируя статистику современной международной торговли, движения и капиталов и перетоков рабочей силы, он приходит к выводу, что «с середины 90-х годов отчетливо обозначилась тенденция к замыканию постиндустриального мира».
Основываясь в своих оценках постиндустриальной экономики на мнениях Д. Белла, но во многих случаях и дискутируя с ним, формулируя прямо противоположные выводы, В. Л. Иноземцев в меньшей или большей степени учитывал и мнения других теоретиков постиндустриализма, которые обосновывали сходные с ним мнения или оценки, служившие исходными моментами для развития им собственных суждений. Согласно мнению американского футуролога Э.Тоффлера, к примеру, постиндустриальная экономика с самого начала демонстрировала ряд своих принципиальных особенностей, делавших ее качественно отличной от экономических реалий индустриальной поры. Характерной чертой формирующегося постиндустриального общества становится двухсоставная экономика, состоящая из сектора производства материальных благ и услуг, где доминируют законы рыночных отношений, и сектора «производства человека», где осуществляется накопление «человеческого капитала» и не остается места отношениям спроса и предложения. Причем именно развитие «экономики для себя» все больше определяет динамику и структуру рыночных отношений, экономическую конкурентоспособность той или иной страны на международной арене, хотя «производством человека» все меньше занимается государство и все больше гражданское общество, общественные ассоциации и сами граждане. В. Л. Иноземцев в этой связи констатирует, что «в 90-е годы основными источником хозяйственного развития постиндустриальных стран становится реинвестируемый интеллектуальный капитал, аккумулируемый промышленными и сервисными компаниями, капитал, самовозрастание которого не сокращает личного потребления граждан, а фактически предполагает его», а «повышение творческого потенциала людей, суммарного интеллектуального капитала нации, ее динамичное развитие, не зависящее от динамики традиционных показателей экономического роста и производительности – вот главный арсенал конкурентной борьбы, определяющий хозяйственное могущество основных субъектов мировой экономики в ХХI столетии».
Э. Тоффлер предрекает в этой связи известную «демаркетизацию» постиндустриальной экономики. «Героическая эпоха построения рынка закончилась — ее заменит новая фаза, в которой мы будем просто поддерживать, обновлять, совершенствовать трубопровод (так квалифицируется «всемирная сеть обменов — рынок» — авт.), — писал ученый из США. — Мы, несомненно, станем перестраивать его важнейшие участки, чтобы они могли вместить безмерно увеличившиеся потоки информации. Система рынка все больше будет зависеть от электроники, биологии и новых социальных технологий. Разумеется, на это также потребуются ресурсы, воображение и капитал. Но по сравнению с изнурительным усилием маркетизации Второй волны (индустриальной экономики — авт.) эта программа обновления потребует значительно меньше времени, энергии, капитала и фантазии, меньших материальных затрат и меньших людских ресурсов, чем изначальный процесс построения рынка. Какой бы сложной ни оказалась конверсия, маркетизация уже не будет главным проектом цивилизации. Таким образом, Третья волна создаст первую в истории «трансрыночную» цивилизацию». В. Л. Иноземцев, не соглашаясь с мнением Д. Белла о том, что постиндустриальное общество нельзя квалифицировать как постэкономическое, тем не менее приходит к выводу: эффективность постиндустриальной экономики и, в частности, прогресс материального производства «зависят в большей мере от эволюции составляющих общество людей, нежели от закономерностей собственно экономического развития», «совершенствование качеств личности становится залогом и содержанием хозяйственного прогресса, а такой подход, и это нельзя не признать, прямо противоречит традиционной экономической теории, сформировавшейся как наука о закономерностях производства материальных и нематериальных благ, а не личности».
Специалисты вполне аргументировано ставят вопрос о складывании постиндустриального экономического способа производства, который призван создать производственно – распределительную базу будущей цивилизации. Его главным элементом единодушно признается научное знание, которое заменяет труд в качестве производителя дополнительной стоимости, основной массы материальных благ и услуг. «Интеллектуализация» постиндустриальной экономики, по мнению В. Иноземцева, становится ее наиболее примечательной чертой, ибо:
а) знание, информация представляют собой уникальные и одновременно неуничтожимые в процессе их «потребления» блага;
б) знание, однажды произведенное, можно воспроизвести и передавать по очень низкой цене, которая совершенно не соответствует первоначальным затратам на его производство;
в) знание может получить цену, если только оно защищено какой-либо монополией;
г) цену знания трудно установить согласно закону спроса и предложения, поскольку информация в принципе неделима и покупатели по определению не могут до конца понять, как оценить товар, пока они не купят его;
д) природа знаний такова, что крайне трудно, если не невозможно, поддерживать монополию на информацию, и существует объективная тенденция «ускользания» ее из частных рук или монопольного владения;
ж) научное знание, становясь предметом общественного достояния, не отчуждается вместе с тем ни от их создателей, ни от того, кто ими пользуется, даже если они являются объектами купли-продажи. Через 10 лет Иноземцев резюмирует свои прежние мысли следующим образом: «Индустриальная эпоха, сменив аграрную, стала для человечества гигантским шагом вперед: впервые возник значимый сектор общественного производства, в котором сложились относительно независимые от сил природы соотношения между затратами труда и его результатами; вовлечение в процесс массового материального производства всенарастающего объема сырьевых ресурсов, энергии и рабочей силы приводило к пропорциональному росту общественного богатства. Сегодня набирает силу процесс, развивающийся в ином направлении: использование знаний умножает результаты гораздо более эффективно, чем применение любого другого производственного фактора, и, как силы природы в доиндустриальную эпоху, они (знания) находятся вне непосредственного контроля общества в целом».
Вне зависимости от того, как те или иные специалисты относятся к самому феномену глобализации, подтверждают или оспаривают его существование, все они вынуждены признавать, что глобальность кредитно-финансовых рынков современной экономики стала реальным фактом. Ученые экономисты сходятся в оценке решающей роли, которую играют в хозяйственном развитии мира транснациональные корпорации и банки, разного рода наднациональные финансовые органы и организации, но саму эту роль трактуют с различных позиций. Многие из них, признавая все возрастающий разрыв в темпах и объемах роста финансовой сферы по сравнению с такими же показателями в отраслях реальной, связанной с непосредственным производством товаров, экономикой, но расходятся в определении глубины и характера угроз, возникающих на этой основе для всего человечества. Действительно, если привычные виды промышленного производства, имеющие дело с материальными объектами, оказались в тисках «пределов роста», то появление неоэкономики финансов связывается «с реализацией транснациональных схем координации и управления мировым хозяйством, лавинообразной глобализацией деятельности банковского сообщества, появлением феномена оффшорных зон, огромным массивом «беспризорных денег»… И, наконец, – рождением нового поколения экономических игр: масштабных финансовых технологий, ставших возможными во многом благодаря революции в области информатики». И, вписывая указанные процессы в исторический контекст современного мирового развития, А. Неклесса резюмирует: «Финансовая глобализация – это одновременно и жизненная субстанция, и интегральный символ нового мироустройства. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, повсеместная информатизация и транснациональная коммуникация. Здесь же проявился и дух нового универсализма, заменивший проект универсального гражданского общества идеей глобального планирования и контроля за перераспределением ресурсов».
К концу ХХ столетия мир финансов стал практически самостоятельной сферой, утратив прямую зависимость от физической реальности в виде принципа привязки денег к золотому стандарту. Исходным событием здесь можно считать изменение в августе 1971 г. статуса и состояния фактической мировой резервной валюты – доллара, когда президент США Р. Никсон приостановил обмен долларов на золото, то есть фактически отказался от золотого обеспечения американской валюты, а это, в свою очередь, положило начало конца Бреттонвудской системы фиксированных курсов всех зарубежных валют, связанных с долларом золотым паритетом. Официальный отказ от принципа фиксированных курсов с привязкой их к золоту и доллару был оформлен на сессии Международного валютного фонда в 1976 г. Пересмотренный устав этой организации с 1 апреля 1978 г. предоставлял каждой стране-участнице возможность самостоятельно принимать фиксированный или гибкий обменный курс, обязывая их в то же время принимать усилия по недопущению хаотичных колебаний валютных курсов и предотвращению манипуляций с целью получения конкурентных преимуществ. МВФ был взят курс на полную демонетизацию золота. Все эти меры потребовали изменения функций Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития. Первый из которых стал заниматься анализом условий поддержания курсов мировых валют и выработкой рекомендаций по поддержанию макроэкономической стабильности отдельных стран-участниц с выделением им для этого специальных кредитов. Второй же из этих институтов призван был сосредоточить свои усилия на облегчении интеграции отдельных стран в мировую экономику и содействии им в преодолении бедности.
После введения плавающих курсов валют главная функция МВФ была фактически исчерпана, что вызвало непрекращающуюся до сих пор дискуссию о его существовании. Сторонникам сохранения этого фонда удалось продлить его жизнь, возложив на него сначала функции, связанные с урегулированием проблемы огромной задолженности развивающихся государств, а затем с поддержанием стран, перестраивавших на рыночных основах хозяйственные системы. За МВФ осталась и задача наблюдения за регулированием валютных курсов и мировой финансовой системой в целом. В меньшей степени изменения коснулись МБРР, сконцентрировавшись в основном не в сфере изменения функций, а в условиях предоставления кредитов и умножении их разновидностей. И МВФ, и МБРР формально деполитизированы, они открыто декларировали свою приверженность поддержке демократического развития и рыночной экономики. Однако критерии и методы такого содействия определяются под жестким влиянием политических и деловых пристрастий США и их союзников, так как управляющие органы МВФ и МБРР отражают интересы участвующих государств в пропорциях, соответствующих величинам их взносов в капиталы и бюджеты этих институтов. Стараниями участников «семерки» в конце 80-х годов ХХ столетия были разработаны положения так называемого Вашингтонского консенсуса, фактически направивших в последнее десятилетие деятельность мировых финансовых учреждений в русло неолиберального и монетаристского понимания принципов современного мирового развития. А. И. Уткан оценивает случившееся следующим образом: «В американской столице сформировался «вашингтонский консенсус» – соглашение между министерством финансов, Международным валю.тным фондом и Мировым банком о совместной борьбе против всех видов препятствий на пути мировой тороговли. США бросили свой несравненный военный и экономический вес, свою фактическую гегемонию ради открытия мировой экономики, ради создания многосторонних международных институтов, активно участвуя в многосторонних раундах торговых переговоров, открывая собственный рынок для импорта, предпринимая действенные шаги по реализации торгового либерализма». Дж. Вульфенсон в одном из своих выступлений назвал шесть приоритетных задач, которые должны были решать в этой связи МВФ и МБ в 90-е годы ХХ столетия:
- обеспечение фондов для предоставления «мягких» займов нуждающимся странам-участницам;
- облегчение долгового бремени беднейших стран;
- ускорение и углубление работы с новыми и существующими партнерами, особенно с частным сектором, государственными организациями и организациями гражданского общества;
- содействие назревшим институциональным преобразованиям в странах-участницах и транзитарных (переходящих к рыночной экономике) государствах;
- активизация привлечения частных и государственных инвестиций в высококачественные проекты развития, укрепление прав инвесторов в мировой экономике;
- подготовка к реализации «постконфликтных» экономических программ в странах, переживших войны и социальные потрясения разного рода.
В сущности реализация «вашингтонского консенсуса» после крушения биполярного мира превратилась в попытки направить мировое развитие в русло модных в эти годы неоклассических и монетаристских концепций, пришедших на смену ранее почитавшимся кейнсианским, а затем и неокейнсианским идеям. Суть перемены ориентаций в стратегии хозяйственного развития заключалась в отказе от любых форм государственного вмешательства в экономику и опоре на приоритет свободных рыночных сил, действующих автоматически и обеспечивающих таким образом экономическое благополучие. В качестве основы мирохозяйственных связей прочно утвердилась неолиберальная модель, основными чертами которой являлись:
форсированная гомогенизация механизмов экономического регулирования стран, входящих в мировое хозяйство, на жесткой монетаристской основе;
стихийный рыночный механизм как основной, если не единственный, регулятор развития;
национально-государственный комплекс, суверенитет государства, рассматривающиеся как отмирающие категории, преодоление которых нередко рассматривалось как залог экономического процветания;
совокупность мер и усилий, направляющихся на ослабление хозяйственной роли государства, на либерализацию и дерегулирование в сфере экономики.
Задача государственной власти, согласно новомодным теориям, заключалась в создании надежной инфрастуктуры рыночного предпринимательства и транснационального хозяйствования. Государству оставлялись регулирующие функции в обеспечении безинфляционного развития (путем строгого контроля за денежной массой), бездефицитного бюджета и макроэкономической стабильности, в поощрении конкуренции, поддержании гибкой курсовой и в целом валютно-финансовой политики, устранении ограничений для межстранового перемещения трудовых ресурсов, капиталов и товаров. Что касается финансовой сферы, то не все страны избрали практику свободного плавания, предпочитая в отдельности или в комбинации либо жесткую привязку к сильным валютам, либо режим валютного коридора, валютного управления и многочисленные формы «управляемого плавания», которыми можно характеризовать и постбреттонвудскую финансовую глобальную систему в целом. Такого рода управление происходит в рамках глобальных, главным образом под эгидой МВФ, переговоров или на саммитах «большой семерки», когда результатами согласования становятся те или иные корректировки курсовой политики и национальных валют, индивидуальные или коллективные интервенции для поддержания или изменения их курса, исходя из потребностей мирового или регионального развития.
Между тем дискуссия о том, какой валютный курс предпочтительней, фиксированный или плавающий, продолжаются и до настоящего времени. Приверженцы фиксированного курса полагают, что он лучше может обеспечивать устойчивость мировой валютной системы, способен обеспечивать возможность прогнозирования и принятия ориентированных на него макроэкономических и деловых решений. Сторонники же плавающих курсов считают их более гибкими, позволяющими лучше приспосабливаться к изменяющейся конъюнктуре и принимать в этой связи правильные решения. Что касается «управляемого плавания», то есть сочетания политики фиксированного и плавающего курсов, то его сторонники обычно ссылаются на необходимость периодической корректировки курсов с учетом постоянно сотрясающих мировую экономику взрывов цен на энергоносители или другие природные ресурсы, несбалансированность мировой торговли и финансов и т.д. Необходимость обеспечения большей стабильности валютных курсов, которой явно не хватает нынешней системе, обычно служит главным аргументом тех, кто ратует за возврат к «золотому стандарту». Дискуссия о преимуществах того или иного подходов обострилась в связи с недавним азиатским финансовым кризисом (1997-1998 гг.) и его глобальными последствиями, который задел как страны с фиксированными, так и с плавающими курсами. Она переросла в систематическую критику глобальной валютно-финансовой системы, ее руководящих институтов в лице МВФ и МБ и принципов Вашингтонского консенсуса, определяющих их деятельность.
О недостатках и просчетах политики, проводившейся западными странами в этой связи, свидетельствовал до этого ее адепт и разработчик Дж. Сакс в статье под характерным названием « Глобальный капитализм. Как заставить его работать». Финансовый кризис 1997-1998 годов, писал он в журнале «The Economist», засвидетельствовал окончание определенного этапа глобализации мира. После на удивление мирного падения коммунизма Вашингтон вознамерился возглавить переход к глобальному капитализму, предлагая совместно с Европой и Японией обеспечивать безопасность мировой торговли и региональную стабильность, а с помощью МВФ – финансовую привязку России, Латинской Америки, Африки и Южной Азии к мировой экономике, то есть Америка хотела гарантировать себе глобальное лидерство, не платя за него, как подчеркивал автор. Предлагавшиеся развивающемуся и посткоммунистическому миру глобализация, частные инвестиции и американские советы представлялись на Западе вполне достаточными для обеспечения всеобщего процветания и экономического роста, не требующими от США больших расходов на проведение там насущных реформ. В результате, заключает Дж. Сакс, в течение десятилетия «вашингтонский консенсус» заслонял реальные проблемы мира, разделенного на бедных и богатых, а МВФ выполнял условия этого консенсуса, обеспечивая Америке бесплатное лидерство, проводил в жизнь ее диктат, не считаясь с интересами и взглядами зависимых от нее стран и политиков.
Острая критика уязвимости глобальной валютно-финансовой системы непосредственно коснулась и институциональных основ системы глобализации и либерализации мировой экономики в лице международных валютно-финансовых учреждений, оказавшихся неспособными ни предвидеть и предотвратить наступающие катаклизмы, ни обеспечить минимизацию связанных с ними ущерба и финансовым структурам, и экономическому развитию отдельных стран и целых регионов, всей мировой экономике, превратив в неопределенные ее перспективы. МВФ и МБ стали подвергаться критике в связи с недемократическим способом принятия решений, забюрократизированностью деятельности, слабым учетом особенностей трансформирующейся мировой реальности, необъективностью оценок, нескрываемой приверженностью интересам развитых государств, несовершенством и даже ошибочностью предлагаемых экономических инструментов и проектов и т. д. Особое беспокойство в мире стала вызывать ситуация, когда всего лишь 2 % вложений взаимных инвестиционных фондов США, 3-4 % – Великобритании и незначительной части инвестиций континентальной Европы и Японии в конце 90-х годов было достаточно для того, чтобы движением частного капитала можно было определять экономическую ситуацию в большинстве государств мира. В. Р. Евстигнеев считает, что чистая утечка иностранного капитала в случае кризиса с рынков важнейших стран – реципиентов
Латинской Америки (Бразилия – 150 млрд. долл., Мексика – 120 млрд. долл.) и Юго-Восточной Азии (Китай – 150 млрд. долл., Таиланд, Индонезия, Южная Корея – по 60-70 млрд. долл.) составила 15-20 % их ВВП. М. Г. Делягин и его соавторы утверждают: «На современном глобальном финансовом рынке скорость движения капитала практически равна скорости движения информации и намного превосходит скорость ее анализа и тем более осмысления. Поэтому движение капитала в мировом масштабе все более зависит от психологических факторов – от настроения, ожиданий инстинктивных, подсознательных реакций участников рынков, а не от каких-либо объективных процессов. А так как объемы стремительно перемещающихся по миру «горячих» денег превышают по крайней мере 1 триллион долларов, и эта «ударная волна» способна превратить в руины любую национальную экономику, настроения и ожидания нескольких сотен операторов, работающих на нескольких мировых биржах, становятся значительно более важным фактором развития, чем труд и ожидания сотен миллионов остальных людей, живущих в странах, которые могут попасть под удар мирового финансового кризиса».
Для многих неожиданным оказался тот факт, что в условиях компьютеризации и либерализации валютно-финансовых операций, быстрого развития микропроцессорной техники и телекоммуникаций возникла не просто новая реальность, неоэкономика финансов, объявшая весь географически и социально разнородный мир, а глобальная финансовая империя, в центре которой оказались Международный валютный фонд и Всемирный банк. Эти рудименты старой бреттонвудской системы были срочно приспособлены к осуществлению координирующей деятельности в новых финансово-экономических условиях. Над этими институтами возвышаются США, контролирующие более половины инвестиционных средств, имеющихся в распоряжении примерно 2 тысяч инвестиционных фондов, действующих в масштабах всей мировой экономики, то есть не менее 4 трлн. долл.. К тому же считается, что потоки операций на валютно-финансовых рынках в десятки раз стали превосходить реальные потребности финансирования международной торговли. Динамику подобного расщепления, исходя из примера США, известный критик современной финансовой системы Линдон Ларуш описывает следующим образом: «За весь период 1957 – 1970 гг. из 100% годового оборота иностранной валюты ежегодно около 70 % (с очень небольшими колебаниями по годам) приходились на импорт и экспорт, то есть на финансирование и платежи по импортным и экспортным платежам. После возникновения валютной системы с плавающими курсами… этот процент стал быстро падать, так что в 1976 г. их 100 % годового оборота иностранной валюты в США на импортно-экспортные сделки приходилось всего 23 % (вместо 70 %). В 1982 г. данный показатель упал с 23 % до 5 %. В течение 80-х годов он снизился с 5 % до 2 %. Сегодня же он (имеется в виду 1997 г. – авт.) – менее половины процента». Опасность заключается в том, что ежедневный объем валютно-финансовых операций примерно соответствует совокупным финансовым резервам всех национальных банков государств мира, которые теоретически могли бы быть использованы в целях стабилизации при возникновении глобального экономического кризиса. Летом 1997 г. Банк международных расчетов в Базеле опубликовал свой ежегодный отчет, в котором впервые констатировал реальный характер угрозы дестабилизации мировой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы действенного контроля и профессионального прогноза. В настоящее время ежегодный объем мировых финансовых трансакций оценивается астрономической суммой порядка полуквадриллиона (500 триллионов) долларов, что, как считает А. Неклесса, вместе с ростом объемов вторичных ценных бумаг и производных финансовых инструментов, «создает ситуацию кредитного риска в глобальном масштабе, чреватую общесистемным кризисом».
Проблема стратегического выбора альтернатив демонстрировавшей в конце ХХ столетие свою неэффективность политики индустриального развития уже в 80-е годы свелась к дилемме инновационно – технологического скачка с трудно предсказуемыми социальными последствиями и обустройству глобальной системы долгосрочного перераспределения мировых ресурсов. В итоге выкристаллизовалась концепция двух последовательно сменяющихся фаз развития – обеспечения устойчивого контроля за экономической динамикой в масштабе всей планеты прежде всего за счет создания действенных финансовых механизмов и затем уже свершение технологического рывка, предпринимаемого с помощью всего интеллектуального потенциала планеты, мировых финансовых и материальных ресурсов, в основном сконцентрированных в ареале «западного технологического сообщества». В этом плане стратегия финансовой глобализации, будучи реализованной в полном объеме, «грозила бы взорвать цивилизацию энергией ничем не обеспеченного «мыльного пузыря» виртуальной неоэкономики финансов». О современной глобальной финансовой системе как о гигантском, опасном и обреченном на взрыв «мыльном пузыре» много и охотно пишут многие ученые и аналитики, справедливо подчеркивая доминирование в ней спекулятивного капитала, пустых денег, работающих на приумножение «потенциала богатых и обнищание бедных», несправедливость механизмов распределения и перераспределения ресурсов развития и т.д. Дж. Сакс, в частности, отмечал в этой связи, что теория и практика полной либерализации рынка капиталов может привести мир в «преддверие ада», во избежание чего предлагал ввести строгое налоговое регулирование трансграничных перемещений финансовых ресурсов. Академик Н. Симония, характеризуя сам феномен появления высокотехнологичной «новой экономики» в США и искусственно завышаемых котировок акций наукоемких предприятий, писал по этому поводу: «Помню, я читал 1-2 апреля 2000-го года в «Financial Times» огромную подборку статей, в которых дискутировался вопрос о том, что не является ли это последним из последних мыльных пузырей, когда все лопнет и разразится гигантский мировой кризис. Это, конечно, крайняя точка зрения; другие говорят, что ничего страшного нет, что это временное явление. А на мой взгляд, это отражение «на поверхности», то есть в финансовой сфере, процесса становления нового уклада, порождающего и новые противоречия в обществе. И они выразились в том, что было слишком много энтузиазма по поводу высоких технологий на слишком раннем этапе».
М. Г. Делягин и его соавторы по книге «Практика глобализации» объясняют появление «мыльного фондового пузыря» в американской экономике особенностями разработки и внедрения информационных технологий. Если короткий, спекулятивный капитал обнаруживает свое неэффективное и даже разрушительное свойство в создании объектов традиционных технологий, то по отношению к информационным технологиям, скорость развития которых значительно выше, ибо сам технологический цикл предельно мал, он оказывается нормальным и производительным. «Как представляется, – пишут авторы упомянутой книги, – американский фондовый рынок только снаружи, из недостаточно информированных, остающихся в основном индустриальными обществ выглядит как мыльный спекулятивный пузырь. На самом деле львиная доля внешне спекулятивных инвестиций направляется на развитие информационных технологий и за счет относительно высокого темпа их развития носит для их получателя вполне нормальный производственный, а не спекулятивный характер». В особенностях
современной глобальной системы скрывается и ответ на нередко звучащую критику экономики развитых западных государств, которые «ничего не производят» и зарплата в них – «это не совсем зарплата, это скорее, доля от эксплуатации всего мира», а «США сейчас не страна слесарей и токарей, а страна банкиров, управленцев (чем ?) и юристов. Весь мир производит. Америка отбирает и делит». А. П. Паршев, которому принадлежат процитированные мысли, рассматривает современный мир с точки зрения индустриальной эпохи и потому полагает, что «Китай, это уже очевидно, победил Запад в экономическом соревновании. Мало того, что его ВВП догнал американский – это настоящий ВВП, не дутый сферой услуг, как в США».
Но если оценивать экономику США и других высокоразвитых западных государств, в которых возникает и развивается информационное общество, то для оценки его экономики более применимы подходы авторов, убежденных во вступлении человечества в постиндустриальную эпоху развития человечества. В частности, М. Г. Делягин и его соавторы утверждают, что собственность на информационные и особенно на метатехнологии в принципе, по чисто технологическим причинам, органически неотчуждаема от их владельца – создавшего и поддерживающего их интеллекта. Эти технологии невозможно продать, ибо продаже поддается лишь доступ к ним и право их использования. Деньги в таком случае теряют свое значение, но не отменяются, они просто начинают существовать внутри технологических отношений точно также, как принципиальная значимость рынка труда сохраняется внутри рынка товаров, рынка товаров – внутри рынка капиталов, рынка капиталов – внутри рынка информации, а рынка информации – внутри рынка ожиданий, формируемого современными информационными технологиями. «Эта матрешка из вложенных друг в друга рынков, – пишут авторы книги «Практика глобализации», – сохранилась и с появлением метатехнологий. Последние просто добавили к картине глобальной конкуренции новое измерение, сделав старую «матрешку» ограниченной, частичной, не всеобъемлющей. В результате коммерческим лидером человечества является сегодня уже не тот, кто функционирует на самом внешнем из образующих эту «матрешку» рынков, а тот, кто поставляет всем участникам этих рынков практически равно используемые ими метатехнологии, пронизывающие все пространство рыночных отношений – от внутренних рынков до внешних».
В. Р. Евстигнеев подчеркивает в этой связи, что суть процессов глобализации заключается не в количественном росте финансовых рынков, а в формировании новых механизмов принятия экономических решений, которые требуют переработки более сложных, чем ранее, потоков информации и имеют определяющее значение для социально-политической и хозяйственной ситуации во многих странах. «Вместе с тем процедура принятия решений, – пишет он, – не обеспечивает равного участия политических субъектов, национальных государств и общества в самом широком смысле слова. Решения имеют иную природу, они лишены прозрачности, открытости, привычной для публичных, прежде всего политических процедур в демократических странах. Кроме того, и это гораздо важнее, объем информации, которую должен перерабатывать коллективный мировой инвестор, возрастает экспоненциально, что приводит к неизбежному превращению избыточной информации в сложную иерархическую организацию – к стихийному формированию новой сложной структуры взаимоотношений и неписаных правил принятия решений в мировой финансовой сфере. Ограниченная рациональность и вычислительная сложность переработки информации ведут, во-первых, к замещению решения на основе полного анализа всей информации решением по прецеденту или по аналогии, применением априорного правила поведения или следованием «стадному поведению»: а, во-вторых, к передаче ответственности на спонтанно складывающиеся (не всегда формально учреждаемые и утверждаемые) более высокие иерархические уровни, «лидеру».
В мире возникло и постоянно расширяется движение за перестройку современной глобальной финансово-валютной системы на основе «поствашингтонского консенсуса», который отражал бы более полно экономические реалии и потребности оптимального развития мировой экономики: а) вырабатывался не только Вашингтоном, но всеми заинтересованными странами; б) учитывал разные направления экономической мысли, экономические теории, по-своему связывающие рыночные отношения и принципы с направляющей и организующей ролью государства, государственных и общественных структур и имеющие собственные ответы и рекомендации относительно провальных для рынка ситуаций; в) исходил из особенностей социальных и национальных факторов, общецивилизационных постулатов и этнических особенностей их проявления; г) содержал, помимо общих принципов, еще и несколько моделей развития, рассчитанных на разные регионы и государства; д) предусматривал большую, чем сейчас открытость и
демократичность в деятельности международных финансовых институтов, в той или иной степени поставив их под контроль мировой общественности; ж) исходил из того, что наличие в странах прочной и устойчивой финансовой системы является важной предпосылкой отражения атак спекулятивного капитала и противодействия массовому оттоку капитала; з) вводил понятие «упорядоченной либерализации» в финансовой сфере, так как она может быть полезной и выгодной только тогда, когда скорость проведения либерализации финансов скоррелирована с созданием и закреплением макроэкономической стабильности, крепкой банковской системы и независимых регулирующих органов и т. д.
Еще одной опорой глобальной экономики, помимо самостоятельной, всемирного охвата финансово-валютной системы, являются транснациональные корпорации и монополии. Появление и стремительный рост числа ТНК – главные признаки глобализирующейся экономики, создающей свой самый сложный и современный производственный этаж – транснациональный. К концу ХХ столетия насчитывалось уже свыше 44 тысяч материнских ТНК и не менее 276 тысяч их «дочерних» филиалов. ТНК возникли как результат действия объективной потребности в оптимизации размеров предприятий и связанной с этим необходимости в расширении пространственных границ для функционирования возникающих в ходе научно-технологического переворота производительных сил. Новые виды связи, транспорта, высокая точность выпуска комплектующих изделий позволили рассредоточить единый технологический процесс национального производства в различных странах в зависимости от оптимальных экономических и социальных условий, обеспечивавших максимальное снижение издержек производства и массовый выпуск конечного продукта. В настоящее время они в совокупности контролируют 1/3 активов частного сектора мировой промышленности, 40 % мирового промышленного производства, 90 % экспорта промышленно развитых стран, 80 % прямых инвестиций, около половины внешнеторгового оборота, 80% торговли продуктами высших технологий, 30 % мирового ВВП. 500 наиболее крупных ТНК производят примерно четверть глобального ВВП, на них приходится 1/3 всего мирового экспорта обрабатывающей промышленности и 4/5 торговли технологией. Среди них 218 являлись американскими, 155 – западноевропейскими, 76 – японскими. Из 100 крупнейших ТНК 35 представляют США, 42 – Европу, 21 – Японию, 2 – все остальные регионы планеты, всем вместе им принадлежит четверть мирового объема инвестиций, сами они поглощают пятую их часть. Всего лишь пять крупнейших ТНК осуществляют более половины мирового производства товаров длительного пользования, самолетов, электронного оборудования, автомобилей и другой продукции. Практически две-три транснациональные компании владеют глобальными телекоммуникационными сетями. Процесс разрастания и концентрации ТНК не останавливался: на майской сессии 2000-го года Конференции ООН по торговле и развитию приводились данные, согласно которым в 1999 г. общая сумма слияний между фирмами различных стран и поглощений местных фирм иностранными составила 720 млрд. долларов. В целом в 1996 г. из 100 крупнейших транснациональных корпораций 47 действовали в высокотехнологичных отраслях, с производством средней технологической сложности были связаны 26 ТНК и и с добычей и переработкой минерального топлива и выплавкой металлов – 17.
Несмотря на всеми признаваемое огромное воздействие транснациональных корпораций на мировую экономику, изученность этого феномена, тем не менее, остается крайне неполной, так как их борьба за минимизацию производственных рисков начинается с последовательного сокращения сколько-нибудь значимой информации о собственной структуре или принципах деятельности. Профессор Сорбонны Петрелла раскрывает сущность ТНК через их роль в современном мире, утверждая: «Решения о размещении экономических и технологических ресурсов в том или ином регионе мира, то есть решения, которые изменяют настоящее и будущее развитие, принимаются крупными ТНК, которые делят и переделывают мир по-своему». Однако влиятельность и даже всевластие ТНК и их превращение в ключевой инструмент современного общественного развития базируются на том, что ими создается 80 % новых технологий, то есть способов производства материальных продуктов. Их лавинообразный рост в последние годы объясняется многими причинами, среди которых на первое место следует поставить локомотивную роль ТНК, которые в условиях конкуренции увеличивают масштабы производства, снижают издержки, ищут новые рынки, дешевую рабочую силу, размещают производство там где ниже налогообложение, так как обладают необходимыми для этого финансовыми, организационными и технологическими ресурсами. Стремление удешевить
разработку и использование новейшей технологии побуждает крупнейшие транснациональные корпорации идти на те или иные слияния, что становится все более характерной тенденцией в наукоемких отраслях промышленности. ТНК спровоцировали появление новых индустриальных стран и содействуют индустриализации развивающегося мира, переводя на их территорию ряд производств, в первую очередь так называемых «грязных» и невысокой или средней технологической сложности. Но и в этом случае роль ТНК не столь однозначна, как это кажется или как бы это хотели представить сами транснациональные корпорации. Слабо связанные с национальным производством, отвлекая от него наиболее квалифицированную часть рабочей силы, дефицитное сырье, замыкая на себя услуги местного рынка капиталов, ТНК оказывают неоднозначное влияние на воспроизводственные процессы в развивающихся странах: c одной стороны, они втягивают эти страны в мировые экономические отношения, предоставляя им шанс осуществить ту или иную стратегию модернизации; с другой стороны, перекачав через ТНК ресурсы из стран «третьего мира» и обеспечив себе условия для нового экономического рывка, развитые страны предусмотрительно отгораживаются от волн неблагополучия, которые возникают в этой связи в развивающихся странах, способствуя тем самым возникновению острых противоречий между глобализацией, тараном которых они по существу являются, и насущными потребностями национальных экономик отдельных государств.
Если попытаться обобщить роль транснациональных корпораций в современном мире, то можно с достаточной долей уверенности утверждать:
во-первых, ТНК играют заглавную роль в глобализирующемся мире, в то время как государства, участвовавшие в их основании, только пытаются так или иначе влиять на процессы экономической глобализации;
во-вторых, не секрет, что ТНК уже существенно влияют на политику своих государств-основателей (вплоть до рекрутирования кадрового состава действующего политического истеблишмента), так как их экономические и финансовые возможности нередко соизмеримы или превосходят государственные;
в-третьих, ТНК в своем развитии будут все более укрупняться вплоть до монополизации рынка в областях и сферах своей деловой активности. К 2020 г. инвестиции ТНК увеличатся, как предполагают специалисты, не менее чем в 4 раза и достигнут уровня в 800 млрд. долл., а стоимость товаров, произведенных заграничными филиалами транснациональных корпораций, увеличится примерно до 20 триллионов долларов;
в-четвертых, очевидно, что государства утрачивают контроль над развитием ТНК, которые пока что «соглашаются» подчиняться существующему порядку и праву, в то время как эффективного международного контроля за их деятельностью наладить пока что не удается. В 1974 году при ООН были созданы Комиссия по транснациональным корпорациям и Центр по ТНК, которые вскоре, только начав разворачивать свою деятельность, были ликвидированы;
в-пятых, представляется, что достаточно скоро может наступить момент, когда сама необходимость «подчиняться» национальному и мировому праву станет сковывать деловую активность ТНК, что побудит их образовать некий мировой альянс, который сможет успешно конкурировать и с мощными национальными государствами, и с существующими международными организациями;
в-шестых, так как возможности ТНК соизмеримы с государственными во всех областях, кроме сферы легального применения «вооруженного насилия», то можно предположить, что рано или поздно у ТНК возникнет желание взять под свой контроль и эту сферу. В данном случае небезынтересны данные, свидетельствующие, что за период 1995-1998 годов 2000 богатейших людей планеты удвоили свое достояние, доведя общую его сумму до 1 триллиона долларов, в то же время богатство трех первых из них превышало совокупный ВНП всех наименее развитых 36 стран, население которых составляло более 600 миллионов человек;
в-седьмых, подобная перспектива может иметь вполне объяснимые основания, так как наряду с колоссальными внутренними экономическими, организационными и финансовыми возможностями ТНК являются еще и полными монополистами в сфере технологий, в том числе и военных, которые разрабатываются в их собственных структурах. В этой связи можно, по всей видимости, согласиться с мнением, согласно которому ТНК «являются на сегодняшний день наиболее технологически развитым, эффективным и потому влиятельным типом организаций, созданных человечеством», но их деятельность как единого целого нередко выходит за пределы привычного поля зрения людей, традиционно структурированных в соответствии с национально-государственными критериями.
В целом, если брать всю глобальную экономику, прибавив к транснациональному ее сектору сферы реального производства, торговли и обмена услугами, то она может быть охарактеризована следующими показателями: только 2-3 % людей живут в «суперцивилизации», уже реализовавшей экономику будущего, то есть «экономику знаний»; около 15 % землян живут в постиндустриальном обществе с экономикой информационного типа; еще 10 % людей живут в странах с индустриальной экономикой, остальные 70 % заняты в традиционной экономике, обеспечивая выживание ремесленничеством, примитивным сельским хозяйством, собирательством и охотой. Эти данные можно подтвердить другим порядком цифр: в 1995 г. 80 % мирового ВВП присваивалось 24 странами, в которых проживало 14,5 населения планеты; 15 % – 63 странами с 31,5 % мирового населения; 5 % – 45 странами с 55 % населения мира. По расчетам профессора Б. М. Болотина, в середине 90-х годов ХХ века треть населения земного шара располагала в 10 раз меньшей суммой ВВП на душу населения, чем США, а 70 % уступали им по этому показателю в 5 раз. Как считает А. И. Уткин, «важно отметить заинтересованность в глобализации прежде всего лидеров мировой экономической эффективности – тридцати государств-членов Организации экономического развития и сотрудничества (ОЭСР), в которых живет чуть больше десятой доли человечества, но которые владеют двумя третями мировой экономики, международной банковской системой, доминируют на рынке капиталов и в наиболее технически изощренном производстве. Они обладают возможностью вмешательства в практически любой точке земного шара, контролируют международные коммуникации, производят наиболее сложные технологические разработки, определяют процесс технического образования».
Мировая экономика в этой связи может быть представлена как четырехэтажная пирамида. Верхний «этаж» в таком случае должны являть собой предприятия, где производились наукоемкие и высокотехнологические изделия. В 1993-1994 гг. этот этаж повысил свой удельный вес в общем объеме мирового экспорта до 19,7 %, обогнав не только соответствующую долю сельскохозяйственной продукции, но и доли продуктов добывающих отраслей промышленности. Согласно классификации ОЭСР, на этом «этаже» производилась аэрокосмическая техника, автоматизированное конторское и информационное оборудование, электроника, фармацевтика, точные и измерительные приборы, а также электрооборудование. Именно здесь главными игроками выступали и выступают транснациональные корпорации постиндустриальных стран именно это преимущественное поле их внешнеэкономической активности. Третий «этаж» – это совокупность производств, выпускающих среднетехнологичные, капиталоемкие, как правило, готовые изделия – станки, транспортные средства, резинотехнические и пластмассовые изделия, продукты основной химии и деревообработки. На втором «этаже» производятся низкотехнологичные, трудоемкие готовые изделия. Речь идет о продукции черной металлургии, строительных материалах, текстильных и швейных изделиях, обуви, других продуктах легкой промышленности. Наконец, самый нижний «этаж» промышленного производства специализируется на добыче природных ресурсов, их переработке и обработке, сельскохозяйственном производстве, лесном хозяйстве и рыболовстве. Здесь основными торговцами выступают полупромышленные или аграрные страны, то есть наименее развитая периферия мирового хозяйства. Возможно, самым важным в такой структуре современной мировой экономики является то, что прежняя система международного разделения труда, основанная на взаимоотношениях развитого индустриального центра, полупериферией индустриализирующихся экономик и периферией неразвитых стран, изменяется в направлении создания единой глобальной экономики с доминированием «глобальной триады» – США и НАФТА, Европейского союза и Восточной Азии – АТЭС. Именно здесь сосредоточены главные производительные силы мира и «мегарынки» глобальной экономики, в которой центральную роль играют ТНК и ТНБ.
Каждый из этих «этажей» глобальной экономики формирует свой мировой рынок, конкуренция на котором обладает собственной спецификой по сравнению с другими подобными рынками. На самом верхнем из них решающее значение имеют качественные параметры товаров, инновации в технологии их производства, в дизайне, в обслуживании после приобретения и т.п. Поэтому возможности рыночной экспансии в этой сфере почти не ограничены, были бы инвестиции. Иначе выглядит конкуренция на рынке, образуемом товарами нижнего «этажа» мировой экономики. Природные свойства нефти или газа, железной или медной руды, пшеницы или говядины, бананов или апельсинов более или менее одинаковы во всем мире, качественные различия здесь варьируются в узком диапазоне, поэтому основным оружием в борьбе за покупателей является ценовая конкуренция. А цены таких товаров во многом определяются условиями залегания минеральных ресурсов, плодородием почв, условиями транспортировки и т.д. Стоимость добычи 1 барреля нефти на Ближнем Востоке, например, составляет около 2 долларов, тогда как в России – 7 долларов. Основной способ расширения сбыта на мировом рынке в таких случаях – экстенсивное развитие производства и снижение его издержек, что имеет достаточно ограниченные пределы, так как исчерпание лучших месторождений заставляет переходить к освоению худших или более труднодоступных, в то время как оплата труда имеет тенденцию к возрастанию, что в еще большей мере подтачивает конкурентоспособность такого рода товаров. Все это объясняет, почему страны аграрно-сырьевого профиля или находящиеся на ранних стадиях индустриализации оказываются в наименее благоприятном отношении, и почему все большая часть транснациональных корпораций концентрирует свои усилия на освоении глобальных рынков высокотехнологических товаров, уменьшая свое присутствие на нижних «этажах» производства и торговли.
Вместе с тем на всех четырех «этажах» мировой экономической пирамиды обращают на себя внимание некоторые общие черты, свидетельствующие о складывании постиндустриального способа производства и которые, по всей видимости, в последующем во все большей степени будут характеризовать облик и содержание глобальной экономики:
во-первых, все возрастающая часть производительного потенциала национальных экономик ориентируется на международный обмен, а не на удовлетворение внутригосударственных потребностей, что объективно ведет к становлению и развитию глобальной экономики, усиливает конкуренцию, динамизирует функционирование и повышает ее эффективность. Растущая транснационализация страновых экономик связывается не только с возникновением ТНК и ТНБ, но и с новым мировым разделением труда; с появлением «новых индустриальных стран» — государств так называемого «третьего мира», вовлеченных в современное постиндустриальное производство; с формированием региональных интеграционных объединений; c совершенствованием принципов и правил международного обмена материальными ценностями; c потребностями выравнивания диспропорций в развитии Севера и Юга и т.д.;
во-вторых, разворачивается процесс всесторонней интеллектуализации труда и производства, происходит все более быстрое превращение информации и научного знания в непосредственную производительную силу. В 1991 году в США расходы на приобретение информации и информационных технологий — 112 млрд. долл., — впервые превысили затраты на приобретение производственных технологий основных фондов — 107 млрд. долл., а к началу 1995 года в американской экономике «при помощи информации производилось около 3/4 добавленной стоимости, создаваемой в промышленности». В США расходы на информационные технологии возрастали в среднем ежегодно на 20-25 % в 70-80-е годы ХХ в., в 90-е – примерно на 30-35 %. В результате доля капиталовложений в информационные технологии (без учета затрат на программные продукты) в общем объеме частных инвестиций в машины и оборудование выросла с 6-8 % в 1970 г. до 9-12 – в 1980, 33-34 – в 1998-1999 гг. В странах ЕС и Японии удельный вес соответствующих затрат в ВВП увеличился более чем в 1,5 раза, но все же к концу века не превысил 2,8-3 %;
в-третьих, началось формирование отраслей, специфическим образом сочетающих формы материального производства и предоставления услуг на базе использования высоких технологий. Речь идет прежде всего о производстве программных продуктов и телекоммуникационных услугах. В 1994 году информационные услуги обеспечили около 10% внешнеторгового оборота развитых стран. Объем этого рынка достигает в настоящее время 400 млрд. долларов, из которых на долю США приходится 41%, а продажа информационных услуг и услуг по обработке данных составили в 1995 году 95 млрд. долларов, 3/4 которых также приходится на США. В отчетном докладе Всемирного банка за 1998-1999 гг. отмечалось, что «если бы авиационная промышленность развивалась также стремительно, как компьютерная с середины 60-х годов, то к середине 80-х годов Боинг-767 стоил бы 500 долларов и мог бы облететь земной шар за 20 минут, потребляя всего 20 литров горючего». Действительно, с конца 50-х годов ХХ века по 1999 г. число действующих компьютеров в мире выросло с 2 тысяч до 200 миллионов. При этом за последнюю четверть века обрабатывающая мощь действующих компьютеров возрастала экспоненциально – в среднем ежегодно на 58-60 %. В США число персональных компьютеров, приходящихся на 1 тысячу жителей, выросло со 190-210 в 1990 г. до 360-370 в 1996 г. и примерно 500 в 2000 г., этой стране в конце 90-х годов принадлежало примерно 40 % компьютерных мощностей, имеющихся в мире;
в-четвертых, в течение последних 25 лет наиболее «наукоемкие» отрасли сферы услуг (часто выделяемые в так называете «четвертичный» и «пятеричный» сектора
экономики и включающие в себя здравоохранение, образование, исследовательские разработки, финансы, страхование и т.д.) обнаружили самые высокие темпы роста занятости. В постиндустриальных обществах конца ХХ столетия на услуги приходилось около 70 % мирового валового продукта, но в глобальной торговле они занимали более скромное место (21,2 – 23,6 %), так как 85 % всей номенклатуры услуг непосредственно экспорту не подлежат. Лидером сферы услуг в последние годы продолжает быть Интернет. Число его пользователей росло с 3 млн. в 1993 г. до 100 млн. в 1997 г., примерно 200 млн. в конце 1999 г. и около 300 млн. – в апреле 2000 г. К 2005 году специалисты предрекают, что число пользователей Интернета достигнет 1 миллиарда. Поток информационного обмена в «мировой сети» практически удваивается каждые 100 дней, что в перерасчете на год дает 700%. В начале 2000-го года примерно половина семей в США была подключена и пользовалась Интернет, к тому же по существующим оценкам 4/5 всех интернетовских страничек в мире – американские;
в-пятых, с 70-х годов идет активный процесс формирования экономики «нелимитированных ресурсов», безграничность которых обеспечивается не масштабами их добычи, а сокращением потребностей в них. С 1973 по 1985 год ВНП индустриальных стран увеличился на 32%, а потребление энергии — лишь на 5 %; между 1975 и 1987 годами при росте валового продукта более чем на 25 % американское сельское хозяйство сократило потребление энергии в 1,65 раза и т.д. Реальная взаимозависимость народов и стран вызывается к жизни не только преимуществами глобального сотрудничества и единения сил в реализации общечеловеческих интересов, но и прагматичными целями просто выживания в условиях, когда человечество дестабилизировало глобальную экосистему, потребляя около 40% существующей на Земле биомассы (как свидетельствует действительность, и постиндустриальный мир компьютеров, роботов, точнейшей техники и тончайших технологий заражен «вирусом» приобретательства, проказой потребительства. В США только в 1997 году национальный бизнес потратил на маркетинг, главным образом на рекламу, 140 млрд. долл., примерно столько же, сколько было инвестировано в НИОКР, а в глобальном масштабе транснациональные корпорации тратят на рекламу примерно половину тех средств, которые во всем мире расходуются на образование;
в-шестых, глобализирующаяся экономика, которая должна предоставлять человечеству средства и возможности для решения все множащегося числа глобальных проблем (ресурсных лимитов в росте производства, демографического взрыва, нехватки продовольствия и питьевой воды, потепления планетарного климата, загрязнения окружающей среды, разного рода пандемий и т.д.) продуцирует и поддерживает не только и не столько объективные процессы срастания различных народов в единое человечество с общей судьбой, сколько формулирует требование максимального объединения усилий каждого землянина и потенциалов всех его коллективных образований и организаций для нахождения эффективных ответов на «вызовы истории» с тем, чтобы обеспечить и на будущее бессмертие рода человеческого. Она, глобальная экономика, внедряющая в жизнь мирового сообщества народов единые принципы и формы организации современных производственных процессов и торговых обменов, использую глобальную финансово-валютную систему для координации хозяйственной деятельности на уровне всего человечества, вместе с тем видит свою конечную цель не в унификации и униформизации мира, а в обеспечении «всеединства» этносов и культур, сохранении многообразия современного мира как условия его всестороннего и устойчивого развития, примером чего может служить неконфронтационное соразвитие «всемирной паутины» — Интернета и многообразных процессов регионализации, в том числе и ряда унитарных государств — Франции, Англии, Германии, Австрии. В таком случае глобальная экономика предстает как глобализационные тенденции и интенции внутри региональных социокультурных образований, регионализация же представляет собой тот предел, который по тем или иным причинам не может преодолеть экономическая глобализация на современном этапе. Как это ни парадоксально, но и в экономике проявляется аксиома: различия и особенности народов, наций и государств прочерчиваются все более рельефно по мере того, как мир превращается в единое целое, что подчеркивает децентрализованный характер его системности, естественность одновременного существования множества подсистем современного мира.
Особо следует упомянуть о характерном для глобальной экономики процессе ее все большей экологизации, который диктует и новое прочтение понятия «экономический рост», и пересмотр всей экономической теории, и появление экологических потребностей и интересов, вызывающих необходимость осознанного поиска новых направлений и ориентиров в технико-экономическом развитии, а, стало быть, и социально-политического, равно как и культурного, современного мира. В категории экономического роста главным становится не количественный критерий, а качество, способное обеспечить достойный уровень жизни, хорошее здоровье, образование, свободное время для все большего количества людей при возрастании бережного отношения к интересам самовоспроизводства природной среды их обитания. Парадоксальность глобальной проблемы, которая стоит перед постиндустриальными странами в данном случае, заключается в необходимости решать одновременно прямо противоположные задачи: с одной стороны, предоставлять людям новые экономические возможности для саморазвития и самовыражения, и, с другой — максимально снизить давление на природу. Несомненная экологизация экономической деятельности во всем мире отражает двойственный характер целей постиндустриального развития, сохраняющего неизменной в общественном сознании установку на постоянный рост материального благополучия. А так как в процессе формирования постиндустриальной структуры глобальной экономики темпы ее роста не могут не замедляться, то опасение по поводу их былого наращивания на этапе индустриального развития сменяется иным: сможет ли возникающая экономика обеспечить решение экологических задач, имея в виду, что людям предстоит справиться с еще более сложной проблемой — изменить свой образ жизни?
Экологическая проблематика, по мнению многих ученых, выдвигает на передний план необходимость пересмотра устаревших стереотипов экономического мышления, которое, принимая темп роста валового внутреннего продукта – ВВП – за основной показатель экономического прогресса, фактически выводит за рамки рассмотрения роль природных ресурсов в производстве и позволяет «фактическое обеднение многих стран вследствие расточительного расходования ресурсов» принимать «за их развитие». Действительно, на Западе всегда, а в нашей стране в последнее полтора десятилетия, считалось, что свободная рыночная капиталистическая экономика – самое мощное из известных экономических инструментов, который не имеет себе равных в распределении ресурсов, рабочей силы и финансовых потоков, в развитии производства, распределении материальных благ, принятии своевременных решений. Но сейчас стало ясно, что развиваемая А. Смитом и бесчисленными его последователями экономическая теория, оказалась несовершенной, ибо она «не видит» экологических проблем и не знает, как их решать. Г. Дейли, экономист Всемирного банка, признает в этой связи: «У макроэкономики и окружающей среды нет точек соприкосновения». В свое время ученые убедили политиков, что наилучшим индикатором роста общественного богатства может служить ВВП или, что почти одно и то же, ВНП. Э. фон Вайцзеккер и его коллеги в статье «Фактор четыре. В два раза больше богатств из половины ресурсов» приводят простой пример, который легко разрушает сложившиеся стереотипы. Они предлагают представить, что по загородному шоссе навстречу друг другу мчатся две машины. Каждая едет по своей стороне, ничего не происходит, их вклад в ВНП невелик. Но если один из водителей выезжает на встречную полосу и происходит авария, то она провоцирует активную экономическую жизнь: вертолеты скорой помощи, врачи, медсестры, аварийные службы, ремонт автомобилей или покупка новых, похороны погибших, лечение раненых, компенсация за потерю доходов, страховые агенты, сообщения в газетах, уход за пострадавшими зелеными насаждениями вдоль обочины – все это официально считается такой профессиональной деятельностью, за которую надо платить, а оплаченный труд отражается в ВНП, что увеличивает его размеры даже в том случае, если материальное благополучие большей части участников всего процесса не улучшилось, а даже ухудшилось. Верхом нелогичности такого подхода к оценке экономической деятельности предстает тот факт, что ухудшение экологической ситуации также ведет к росту ВНП, так как стимулирует экономическую деятельность по устранению проявившихся в этой связи неприятностей и бедствий. «Значительная и все возрастающая доля ВНП, – пишет В. Паронджанов, – сегодня отражает не производство товаров и услуг (как считает большинство экономистов), а «холостую» деятельность, направленную на борьбу с потерями и проблемами (вызванными экологическими причинами – авт.), то есть на корректирующие меры».
Проблематичность вопроса гармонизации отношений между обществом и природой, экономикой и экологией за счет преодоления безудержного потребительства современных людей возрастает многократно, если стать на реалистичную позицию А. Эльянова, который ставит под сомнение пригодность для решения подобных задач экономики рыночного типа. Он считает, что «рыночная экономика не может развиваться без роста потребления. Как в силу того, что на потребление в конечном счете завязано производство, так и потому, что улучшение условий жизни — важнейший стимул к повышению производительности труда». С другой стороны, современная экономическая система методично наносит ущерб нашей планете, опираясь на иррациональные решения, подсказанные устаревшей теорией. А. Гор бросает ученым серьезное обвинение: господствующие ныне экономические взгляды поощряют хищническую эксплуатацию окружающей среды в слаборазвитых странах, потому что они «берут начало в теориях экономистов, заинтересованных в вывозе природных ресурсов из этих государства». Многие теоретики начали ставить под сомнение всесилие «невидимой руки» рынка, которая, по мнению А. Смита и являлась «волшебной палочкой» капиталистической экономики. Для них ясно, что в условиях дефицита ресурсов и глобальных проблем, экологической дестабилизации мира «невидимая рука» ничем не регулируемого рынка превращается в «незримую пяту», растаптывающую общее благо и общую судьбу человечества, как заключили аналитики комиссии ООН, возглавляемой Гру Харлем Брундтланд 1987 г.
В условиях современного глобализирующегося мира становится очевидным, что рынок как саморегулирующийся механизм отнюдь не является универсальным, в смысле всеобщим и единственным, способом решения все проблем современного мира. Он более приспособлен для реакции на краткосрочные и с известной натяжкой – на среднесрочные сигналы и импульсы, но мало что может, когда речь идет о долгосрочных целях. Рыночная конкуренция рассчитана на быструю и постоянную отдачу в виде прибыли, в связи с чем показатели рыночного успеха могут вводить в заблуждение, если применять их к стратегического масштаба интересам и целям. Весьма любопытные мысли на этот счет высказал не кто иной, как Папа Иоанн Павел П во время визита в начале 1999 г. в Мексику. «Пока глобализация руководствуется только законами рынка в интересах наиболее могущественных, – подчеркивал он, не исключая позитивных ее сторон, – ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру, подход к экономике как к абсолютной ценности, игнорирование безработицы, упадка многих общественных служб, разрушения окружающей среды, природы, разрыва между бедными и богатыми; несправедливой конкуренции, которая ставит бедные нации в положение все большей униженности». Понтифик усматривал серьезную опасность в завладевшем многими умами неолиберализме, «рассматривающим прибыль и законы рынка как абсолютные ценности, в ущерб достоинству личности» и призывал создать такой экономический порядок, в котором господствовал бы «не только критерий прибыли, но также критерий поиска общего блага в национальном и международном масштабах, критерий справедливого распределения благ и общего подъема народов».
Критика капитализма, равно как и восхваление, постулирование идеи о его ренессансе в условиях развития глобализационных тенденций в мире, хоть и в неравных пропорциях, но весьма обычна для современной научной литературы. При этом критики отчетливо делятся на две категории: тех, кто своими соображениями пытается «вылечить», «улучшить», «усовершенствовать» общество свободного предпринимательства, как это делают уже упоминавшиеся в этой связи Дж. Сорос и Дж. Сакс, и тех, кто поднимает вопрос о исчерпанности возможностей капитализма в решении глобальных проблем, вставших перед человечеством и от решения которых непосредственно зависит его дальнейшее существование. Уже Конференция ООН по окружающей среде и развитию в Рио-де-Жанейро (1992 г.) пришла к выводу и записала в своей декларации: «Чтобы добиться устойчивого развития и более высокого уровня жизни для всех народов, государства должны уменьшить и исключить не способствующие устойчивому развитию модели производства и потребления». В свою очередь, устойчивое развитие означает недопущение срывов естественных процессов в природе по вине человека, но и пересмотр принципов развития, переопределение его целей и ревизию их основы – идеалов общества. Для частей человеческой популяции, цели которых определяются, исходя из собственных жизненных ценностей, наряду с принципом сохранения биосферы должен быть разработан некий согласованный глобальный оптимум экономического развития, учитывающий различия в стартовых позициях разных стран и народов в их продвижении к новой общечеловеческой цивилизации. В противном случае актуальные задачи как в сфере экологии, так и экономики становятся практически нерешаемыми.
В этой связи наиболее антикапиталистическую позицию формулирует И. Валлерстайн, один из авторов мир-системного подхода к анализу мировой экономики, позволившего рассматривать «мир миров» в полной его сложности и многообразности. В концепции мир-экономики весь мир не только делился на «центр» и «периферию», но и постулировалось, что состоящий из наиболее развитых стран Запада центр практически не может расширяться за счет присоединения к нему новых государств и регионов. Этот
закон обосновывался природой капитализма и своеобразием накопления капитала на периферии, но ясного понимания, почему увековечивался разрыв между центром и периферией, мир-системный подход в интерпретации Валлерстайна по большому счету не давал. В статье «Глобализация или век перехода? Один долгосрочный взгляд на траекторию мир-системы», опубликованной в 1999 г. в журнале «Международная социология», ученый «разрубает» этот «гордиев узел» своей концепции, предлагая «рационализировать и структурировать» реакцию на возможную перспективу исчерпания ресурсов той организации общества, одной из фундаментальных основ которого является накопление капитала. Валлерстайн выделяет три тренда долговременных факторам, которые создают пределы существованию структур, возникших в связи и вокруг капитала как центрального двигательного механизма экономики. Первый из них связан с накоплением капитала за счет низкой заработной платы работникам – выходцам из сельской местности. Однако в первой четверти ХХI века следует ожидать, согласно выкладкам аналитиков ООН, исчезновения аграрного мира, так как 5,5 из 7,5 млрд. землян к 2025 г. будут жить в городах. Второй лимитирующий накопление капитала тренд факторов касается стоимости используемых в производстве материалов, в частности, за счет необходимости включения в цену изделий расходов по сохранению природной среды. В мире не осталось регионов, в которых можно было вести производство без оглядки на экологические последствия глобальных масштабов, без серьезных непосредственных воздействий на биосферу. «Я не вижу какого-либо реального решения этой фатальной дилеммы в рамках капиталистической мир – экономики, – утверждает И. Валлерстайн, – и поэтому считаю, что это второй структурный пресс на накопление капитала». Третий действующий в том же направлении тренд факторов – необходимость увеличивать налоги на фирмы и индивидуальных предпринимателей и работников, к чему толкают социальные расходы государства.
Совокупное воздействие всех этих трех трендов рано или поздно, по мнению ученого, вызовет «терминальный кризис» капиталистической мир-экономики и в целом капитализма, который уже идет и может длиться до 50-ти лет. Возникающая ситуация бифуркации поставит всю современную социальную систему «перед двумя или более альтернативными путями к новой структуре с ее новым равновесием, новыми ритмами циклов, с новыми вековыми трендами». Предлагая рассматривать современное состояние мира как переходное, отнюдь не исключающее элементов глобализации, Валлерстайн оценивает указанный «переход» сквозь призму проблем «соотношения сил» и политической борьбы двух гигантских лагерей: с одной стороны, тех, кто хочет сохранить привилегии существующей системы неравенства, с другой – тех, кто стремится создать новую историческую систему, которая будет более демократичной и эгалитарной, чем прежняя. Вместе с тем, сравнивая современный мир с несущимся без тормозов под гору автомобилем, Валлерстайн не указывает «мудрого шофера», который мог бы спасти и автомобиль, и его пассажиров. Его мысль сводится к тому, что колебания в условиях «перехода» столь беспорядочны, что на деле даже малейшее политическое действие будет иметь большие последствия. «Исход политической борьбы, – заключает он, – частично будет результатом того, кто кого сможет мобилизовать, но во многом он будет результатом меры, в которой удастся лучше анализировать происходящее и реальные исторические перспективы, перед которыми мы коллективно стоим». Н. В. Романовский, опубликовавший по этому поводу специальную статью «Иммануил Валлерстайн предупреждает…», высоко оценивает когнитивную сторону труда известного американского экономиста и социолога, выделяя одну из главных его сторон. «В акциях протеста во время всемирных форумов по проблемам глобализации активно выступают представители подавляющего большинства человечества, те силы, которые оказываются вне «золотого миллиарда», имеющего обеспеченно высокий уровень жизни, – отмечает известный российский ученый, заместитель главного редактора журнала «Социологические исследования». – Валлерстайн, на наш взгляд, помогает увидеть фундаментальные аспекты этой проблемы, предлагая – пусть и мозаичную – картину происходящего».
В целом, если попытаться охарактеризовать сущность глобализационных процессов в экономике, то придется признать: существующая глобальная экономика не является ни мировой экономикой (то есть суммой государственно-национальных комплексов плюс организационных и материальных продуктов интернационализации), ни геоэкономикой (понимаемой как существование разного рода контроля над ресурсными потоками и управление международными воспроизводственными цепями в пределах всей планеты, целью которых является участие субъектов международных экономических отношений в создании и переделе мирового валового продукта), ни информационной экономикой (так как в действительности современная экономика, будучи затронута и в некоторых областях существенно информационно-технологической революцией, тем не менее в большей своей части состоит из индустриальных и доиндустриальных способов производства и систем распределения), ни постиндустриальной экономикой (она пока что доминирует только в странах «золотого миллиарда», да и то весьма неравномерно), ни транснациональной экономикой (которая продемонстрировала свои планетарные интенции, свою эффективность, но и неспособность к оптимальному решению общечеловеческих проблем). В данной связи вопрос можно поставить и по другому: глобальная экономика – это и мировая, и информационная, и постиндустриальная, и транснациональная, и геоэкономика одновременно, представляя в ней экономические архетипы, хозяйственную современность и «островки» будущего. С этой точки зрения глобальная экономика – это постоянно изменяющийся результат воздействия на все бытие, и в первую очередь хозяйственное, всего человечества глобализации как объективного вектора мирового развития. Поэтому она способна каждый раз представать как мгновенная фотография экономической жизни, фиксирующая плюсы и минусы чередующихся побед и поражений тех инноваций, которые на наших глазах кардинально преобразовывают мир.
Глобальную экономику вряд ли можно считать окончательным продуктом глобализационных тенденций, действующих в этой сфере жизни людей. Трансформационные процессы здесь будут продолжаться до тех пор, пока не будут выработаны принципы и созданы механизмы, способные эффективно решать проблемы всего человечества, а не отдельной или отдельных его частей. Примерно два десятилетия экономической глобализации продемонстрировали, что она открывает новые возможности социально-экономического прогресса: углубления более быстрыми темпами международного разделения труда, перераспределения инвестиционных и трудовых ресурсов, создания качественно новых условий для распространения знаний, технических достижений, управленческого опыта и производственной культуры. Преимущества экономической глобализации реализуются, однако, отнюдь не автоматически и не все страны в равной мере их ощущают. Большая их часть приходится на передовые промышленно развитые страны, которые своей политикой активно проталкивают такую свободу рыночной экономики и такую либерализацию экономических обменов, которые обеспечивают реализацию их конкурентных преимуществ и интересов контролируемых ими транснациональных корпораций. Попытки менее развитых стран усилить свои конкурентные позиции, создавая торговые и таможенные союзы, встречают противодействие на том основании, что противоречат характеру процесса глобализации, то есть когда рыночные свободы расходятся с интересами экономически сильных государств, то ими легко пренебрегают.
В этом проявляется явная недостаточность рыночных механизмов для обеспечения устойчивости процесса глобализации в экономике. Формирование более справедливой и демократической (а потому в конечном счете и более эффективной для всех) глобальной экономической системы вряд ли возможно без целенаправленного использования международных механизмов перераспределения ресурсов и результатов мирового экономического развития. Требует своего разрешения и серьезный круг вопросов, возникающих в рамках взаимоотношений национальных государств и транснациональных корпораций. Из конкретных проблем, определяющих ближайшие перспективы экономической глобализации, ключевым представляется преодоление неустойчивости сформировавшейся валютно-финансовой системы, которая наряду с несомненными выгодами для инвесторов (резко расширившиеся возможности формирования отвечающих их вкусам финансовых портфелей) и реципиентов (возможность привлечения дополнительных ресурсов) породила чрезвычайно деструктивную разновидность валютно-финансовых кризисов, связанных с чрезмерным развитием финансовых спекуляций, предоставлением недостаточно обеспеченных кредитов, политикой искусственно поддерживаемых высоких курсов национальных валют и нереально высоких процентных ставок, все возрастающими рынками вторичных ценных бумаг – дерриватов и т.д. Переосмысление в ХХI веке базовых основ хозяйственной деятельности человечества будет вызываться несколькими обстоятельствами:
- неспособностью рынка противодействовать разрушению окружающей среды, что уже в недалеком будущем может привести к «концу света»;
- несостоятельностью рыночного хозяйства в решении социальных проблем, наиболее ярко проявляющейся в увеличивающемся разрыве между богатым Севером и бедным Югом. Но и в высокоразвитых странах в процессе глобализации их экономик проявляются весьма тревожные негативные моменты: за чертой бедности проживают более 100 млн. человек, число безработных превышает 35 млн. человек, сокращается численность среднего класса, общество все более четко разделяется на две неравновесные категории, представляя собой пропорцию 20% : 80%, где 20 % – это владельцы большей части национальных богатств, а 80% – это те категории населения, социальное и материальное положение которых дестабилизирует, делает неустойчивой, а нередко понижает статус и ухудшает условия жизни глобализация;
- неэффективностью рыночного либерализма в предотвращении развертывающихся по принципу цепной реакции финансовых кризисов;
- отсутствием сбалансированного подхода в использованию классических механизмов саморегулирования экономики, с одной стороны, и к координированным действиям правительств, международных и наднациональных учреждений по регулированию процессов глобализации.
Итак, суммируя, обобщая, анализируя, синтезируя многие точки зрения и оценки, высказываемые в специальной научной литературе о всех или почти всех видах, формах и тенденциях проявления глобализации в сфере экономики, учитывая вызванные ею к жизни феномены, можно констатировать:
экономическая глобализация – это появление реальной глобальной экономики, представляющей собой определенную ступень продвижения человечества к обретению общей планетарной базы материального развития. «Современный этап гобализации представляет собой процесс формирования единого мирового экономического, финансового, информационного м гуманитарного пространства, – отмечал член-корреспондент РАН С. Ю. Глазьев, – обусловливающий снижение роли государственных барьеров на пути движения информации, капиталов, товаров и услуг и возрастание роли наднациональных институтов регулирования экономики»;
экономическая глобализация – это возникновение мировой «финансовой экономики», самостоятельной глобальной финансово-валютной системы, решающим образом воздействующей на состояние и рост производства материальных ценностей и обмен ими, но не сводимой к этому и функционирующей по собственным правилам и в соответствии с собственными потребностями;
экономическая глобализация – это складывание транснационального (наднационального) сектора экономики, который, надстраиваясь над всем экономическим зданием планеты, связывает все его «этажи» современными средствами коммуникаций, передовыми управленческими системами, информационными технологиями, общими правилами и принципами функционирования и т.д.;
экономическая глобализация – это проникновение в тех или иных формах во все поры хозяйственной жизни «экономики знаний», основанной на все расширяющемся процессе превращения науки в главную производительную силу современного общества с далеко идущими последствиями для всех сторон его жизни. Дж. Сакс свидетельствует, что США раньше других стран уяснили себе, что сила американской экономики порождается сочетанием науки, технологический инноваций и высококачественного образования: а) в стране была усилена государственная поддержка науки, расходы на которую выросли до 85 млрд. долл. в год; б) правительство поощряло развитие и распространение Интернета как «краеугольной основы экономического роста»; в) в США были разработаны специальные программы в поддержку высшей школы, реализация которых повысила в 90-е годы на 10% число выпускников средней школы, поступающих в вуз (этот показатель увеличился до 67 %);
экономическая глобализация – это информатизация технологического способа производства в постиндустриальной экономике, ведущая к интеллектуализации труда и повышению в нем удельного веса творческих начал, кладущая начало превращения «человека экономического» в «человека творческого» (homo ingenius);
экономическая глобализация – это внутрирегиональная интеграция в тех случаях и при таких обстоятельствах, когда глобализационные тенденции наталкиваются на неготовность, неспособность, нежелание одних стран и народов идти на уступки и потери, которые оборачиваются преимуществами и прибылями для других, то есть интеграционные процессы в любом их виде есть не что иное, как более или менее оптимальные формы продвижения в направлении все той же глобализации. Между явлениями глобализации и интеграции можно обнаружить, по крайней мере, по четыре момента их схожести и различения. В первом случае это:
а) усиление взаимосвязанности и взаимозависимости субъектов разных национальных экономик;
б) ослабление регулирующей роли национальных правительств и усиление роли наднациональных институтов;
в) проявление и интеграции, и глобализации во всех формах международного бизнеса (движении товаров, капиталов, услуг, рабочей силы);
г) появление новых субъектов мировой экономики (ТНК, надгосударственных
институтов и т.д.).
Во втором случае речь может идти:
1) процесс интеграции кажется более субъективным явлением, так как во многом зависит от воли и деятельности правительств тех или иных стран, в то время как глобализация происходит в основном как объективное явление;
2) интеграция затрагивает страны отдельных регионов, в то время как глобализация происходит в планетарном масштабе;
3) интеграция затрагивает все формы бизнеса только на своей высшей, заключительной фазе, в то время как глобализация изначально самопроявляется во всех из них;
4) глобализация усиливает взаимозависимость и взаимосвязанность между всеми субъектами мировой экономики (страны, ТНК, домашние хозяйства), в то время как интеграция – лишь между цивилизационно и географически близкими странами. Профессор Такаши Иногучи полагает, что «глобализация в ее американском варианте провоцирует региональную, национальную, этническую и страновую оппозицию. Период с окончания «холодной войны» возродил в АТР противостояние региональных традиций американской экспансии, выдающей себя за «глобализм», что подтолкнуло формирование региональных экономических блоков Сингапур – Батам – Джохор, Гонконг – АСЕАН, Тайвань – Гонконг и т.п.;
экономическая глобализация – это обеспечение условий для плодотворной международной конкуренции и согласование макроэкономических политик национальных государств; это степень асимметричности и длительность ее сохранения для экономик стран, находящихся на разных стадиях экономического развития и резко различающихся зрелостью рыночных механизмов; это эффективный путь к ликвидации экономической отсталости большей части народов современного мира, если будут найдены такие средства и механизмы преодоления национального эгоизма и своекорыстия стран «золотого миллиарда», которые вместе с тем позволят сохранить их производительные экономики;
экономическая глобализация – это решительная демократизация состава и деятельности межгосударственных и наднациональных международных организаций, институтов и движений, способных обуздать элементы экономического хаоса, предотвращать проявления национального эгоизма, нейтрализовать последствия нерациональных экономических стратегий и решений, координировать интересы разных субъектов глобальной экономики и т.д. Это также срочная необходимость преодоления ситуации, когда, как об этом пишет Е. В. Сапир, «формирование единого рынка, единой коммуникационной среды, иноформатизация общества – все эти процессы реально охватывают одну пятую населения земного шара. Остальные четыре пятых живут в совершенно ином мире, не знающем Интернета, хитроумных финансовых построений, новейших технологий, западных стандартов и стиля жизни, причем разрыв между ними и «золотым миллиардом» не сокращается, а, напротив, быстро увеличивается. Одна пятая часть жителей планеты сегодня потребляют 86% совокупного мирового продукта, в то время как на долю беднейших 20% приходится не более 1,5% мирового продукта»;
экономическая глобализация – это преодоление тенденций идентификации процессов модернизации с вестернизацией или американизацией, когда глобализационные процессы используются для «распространения в мире евро-американской модели развития», а большинство государств превращаются «в придаток сверхэкономики» стран «золотого миллиарда»;
экономическая глобализация – это потребность в создании такой глобальной хозяйственной системы, в которой гармония развития будет обеспечиваться разнообразными регулирующими механизмами, лишь одним из которых останется «невидимая рука» рыночной экономики. «Самое дурное в глобализации, – отмечал в одной из дискуссий известный российский социолог В. Ядов, – это формирование такой экономической системы, в которой господствуют неконтролируемые силы, непонятные финансовые корпорации и государство утрачивает способность гарантировать человеку устойчивое существование»;
экономическая глобализация – это процесс, в рамках которого в принципе должен быть преодолен разрыв в уровнях развития и доходов между Севером и Югом. Но уже сейчас не составляет труда предсказать, что глобализационный процесс в ХХI веке будет протекать в поляризованном с точки зрения экономических возможностей и хозяйственных потенциалов державно разделенном мире и это остается важнейшим источником рисков, конфликтов, международного терроризма. Проблема заключается в
том, что выбор соответствующих приоритетов в неизбежном международном экономическом сотрудничестве должен удерживаться под контролем государств, за которыми нужно оставить право корректировать правила глобальной конкуренции на внутреннем рынке в интересах своих граждан и деловых кругов. «Методы такой коррекции хорошо известны, – считает С. Ю. Глазьев. – Это национальный контроль над природными ресурсами и ключевыми отраслями экономики; защита внутреннего рынка и интересов отечественных товаропроизводителей на рынке внешнем; ограничение иностранных инвестиций в жизненно важных для реализации национальных интересов сферах; предотвращение финансовых спекуляций; проведение активной политики стимулирования научно-технического прогресса и инвестиционной активности; государственная монополия на контроль за денежной системой и управление эмиссионным доходом; эффективный валютный контроль. Это, наконец, выращивание предприятий – национальных лидеров, конкурентоспособных на мировом рынке и выполняющих роль «локомотивов» экономического роста»;
экономическая глобализация – это поиск такого управления глобализационным процессом, которое ограничит ее риски и максимизирует выгоды. Как бы ни было велико влияние наиболее могущественных стран и их транснациональных гигантов, национальные государства в обозримой перспективе сохранят свой контроль над экономикой и будут добиваться реальной демократизации глобальной экономической среды. Международному сообществу предстоит, как представляется, найти и узаконить разумные границы делегирования национального суверенитета в экономической области международным институтам в соответствии с «парадоксом Нэсбитта» – «чем выше уровень глобализации экономики, тем сильнее ее мельчайшие участники»;
экономиченская глобализация – это и рождение глобальной «теневой экономики», «экономики казино», экономики «фантомных денег», глобальной организованной преступности. Не последнее место в череде негативных проявлений глобализации в сфере экономики занимает и рождение глобального рынка властных услуг. М. Кастельс следующим образом раскрывает механизм работы такого рынка: личные интересы людей, принимающих решения, заставляют их внимательно относиться к тем возможностям личного обогащения, которые раскрывает процесс глобализации. «Сказанное вовсе не означает, – подчеркивает этот исследователь, – что именно личные интересы – наиболее важный фактор, влияющий на выбор политики правительств в направлении глобализации. И все же личные интересы лидеров или их высокопоставленных сотрудников оказали значительное влияние на скорость и форму глобализации. Эти интересы прежде всего проявились в увеличении личного богатства, полученного посредством двух основных каналов. Первый – финансовые вознаграждения и выгодные назначения после ухода со службы как следствие контактов, которые они установили, или как оценка решений, которые помогли коммерческим сделкам. Второй канал – это коррупция в ее различных формах: взятки, извлечение выгод из осведомленности о финансовых операциях и приобретении недвижимости, участие в бизнесе в обмен на политическую благосклонность и т.п.».
экономическая глобализация – это поиск и нахождение принципов и норм такого мирового экономического порядка, который решал бы все имеющиеся и вновь появляющиеся в этой сфере глобальные проблемы в интересах всех людей планеты, в первую очередь живущих в слаборазвитых ее регионах. Это должен быть такой порядок, как отмечают многие специалисты, который будет соответствовать требованиям объективных закономерностей устойчивого развития и способствовать их реализации в пределах всей Земли. В конечном счете, реальный процесс глобализации, как полагает С. В. Любимцева, имеет три стороны, каждая из которых выражает объективную экономическую основу, объективный и субъективный механизмы его реализации субъектами мировой экономики. Первая из них фиксирует возможность объединения государственных социально-экономических систем в единую мировую систему. Вторая отражает механизм конкуренции, вышедший за национальные рамки, действующий в условиях дефицита природных ресурсов, предельной антропогенной нагрузки на окружающую среду, но не утративший своих «родовых» свойств даже в ожесточеннейшей борьбе за источники развития. Третья сторона связана с практикой, субъективной, волевой составляющей процесса объединения социально-экономических систем, то есть глобализации. А так как развитие социально-экономических систем, как известно, может корректироваться и в известной степени направляться обществом, то определение концепции глобализации, выбор общецивилизационных целей развития «может изменить не только траекторию развития (конкретную последовательность эволюционных шагов), но и существенно изменить направление эволюционного процесса».
Глобальная экономика как завершенная система, как конечный результат экономической глобализации – дело, несомненно, далекой перспективы, хотя этот феномен уже на современном этапе дает реальное наполнение объективного процесса мирового развития. В этой связи глобализация в сфере экономики пока что представляет собой всего лишь следующие четко проявившиеся факторы:
- транснационализацию хозяйственной деятельности, когда рыночная капитализация пяти ведущих мировых кампаний в 1999 году составляла Microsoft – 272 млрд. долл., General Electric – 259 млрд. долл., Exxon – 172 млрд. долл., Royal Dutch / Shell – 164 млрд. долл., Merk – 155 млрд. долл., то есть их экономическая мощь намного превосходила возможности большинства стран мира;
- формирование единого экономического пространства, когда усиливается проницаемость межгосударственных границ, резко возрастают объемы и интенсивность перетока капиталов, информации, услуг, кадров. Перемещение финансовых ресурсов в течение одного дня, к примеру, достигло феноменальной цифры – 1 триллиона долларов;
- формирование единого коммуникационного пространства в виде всемирных электронных сетей, когда каждый индивид может приобщиться к мировым информационным процессам, в развитии глобальных транспортных коммуникаций и средств сообщения;
- усиление роли внегосударственных и надгосударственных регуляторов мировой экономики, что позволяет некоторым специалистам трактовать сохраняющееся множество отдельных страновых хозяйственных механизмов и потребность в единой мировой экономике как основное противоречие современной эпохи. «Противоречие между усиливающейся потребностью мира в единой экономике и господством национально-государственной формы хозяйствования, – утверждает В. В. Михеев, – представляет собой основное противоречие современной эпохи – эпохи глобализации».
В наиболее общей форме происходящие в современном мире глобализационные процессы могут рассматриваться, прежде всего, как часть длительного исторического перехода от эпохи интернационализации хозяйственной, политической и культурной жизни, когда превалируют взаимоотношения между самостоятельно развивающимися странами, к глобализации, когда формируется новый, более сложный уровень человеческой общности с его собственными закономерностями, движущими силами и механизмами регулирования. Поэтому весьма важно не впадать в преувеличение или
нигилизм, абстрагирование или абсолютизацию при оценке современных интеграционных, интернационалистских и глобализационных тенденций и процессов; не смешивать их и не подменять друг другом при анализе мировых явлений; не проходить мимо сложной и противоречивой природы интернационализации, интеграции и глобализации, негативных аспектов их самопроявления; не отрывать эти явления от других, неэкономических направлений и проявлений глобализации. Не следует также игнорировать и тот очевидный факт, что сам термин «глобализация» в применении к современным мировым процессам, и прежде всего экономическим, практически всегда не перекрывает их многообразия и в значительной своей части может использоваться только как условный. В этой связи вряд ли можно признать корректным утверждение А. Неклессы, согласно которому глобальная экономика становится «правящей системой» и «экономика начинает проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как политика и даже как идеология новой эпохи». Подобные утверждения позволяют предполагать, что уже на этом этапе своего развития человечество сможет расстаться с политикой как одним из основных механизмов регулирования межчеловеческих отношений, передоверив свое будущее и судьбу объективному функционированию «Pax Economicana», то есть положиться все на тот же принцип «laissez faire» или «невидимую руку» классического рынка. Человечество, если оно хочет выжить, действительно стоит перед величайшей задачей изменения принципов своей жизнедеятельности, в первую очередь в экономической ее сфере. Пока что у него есть только представление о том, как жить дальше нельзя, но нет ни ясности относительно существа, масштабов и последовательности требуемых изменений, ни готовности к осуществлению такого рода глобальных перемен. По всей видимости, современные процессы транснационализации мировой экономики, которые принято называть глобализацией, только подведут страны и народы к преддверию устойчивого развития, задача реального овладения которым будет решаться уже на следующем витке развития.